К вам обращаюсь, дамы и господа - [69]

И все пьют в честь главного бога языческой Армении.

Когда гости садятся, в зал входят, играя на лирах, весёлые ашуги и славят Ваагна[36]:

Небеса и Земля были в муках родин,

Морей багрянец был в страданье родин,

Из воды возник алый тростник,

Из горла его дым возник,

Из горла его пламень возник,

Из того огня младенец возник,

И были его власы из огня,

Была у него брада из огня,

И, как солнце, был прекрасен лик!

Ашугов заменяет оркестр из флейт, арф, труб и барабанов. Играют волнующую и страстную мелодию, и танцовщицы медленно извиваются в танце. Затем вваливаются два скомороха и начинают дурачиться и развлекать пирующих дерзкими шутками. Гости хмелеют, танцовщицы садятся на колени к знатным господам, и даже царица Сатеник безудержно веселится…

Ранним утром следующего дня мы с мальчиками собрались на деревенской площади и продолжили путешествие. Озеро Севан сверкало как синий жертвенный огонь в мраморной чаше. Я почувствовал себя величественным царевичем, вернувшимся в Армению спустя два тысячелетия.

Рюкзаки на наших спинах стали гораздо тяжелее. Ребята, как и я, обменяли одежду на еду. Однако я заметил, что рюкзак Аршака не оттопыривается, как у остальных, и на нём нет шерстяного джемпера в синюю и белую полоску. Я прикинул, что джемпер мог стоить, по крайней мере, вдвое больше того, что я получил за свою рубашку.

— Что тебе дали за джемпер? — спросил я.

Ему не хотелось отвечать.

— Ах ты, плут, — сказал я, — а ну, выкладывай, что за него получил. Кавказское ружьё?

Он отрицательно покачал головой.

— Ради бога, Аршак, чего ты скрытничаешь?

Он усмехнулся:

— Джемпер приглянулся Сатеник, той хорошенькой девушке, что открыла нам дверь.

— И ты его отдал! Молодец, Аршак! Теперь ты становишься настоящим армянином.

Его смутила моя похвала.

— Не скромничай, — сказал я. — Ты как настоящий бойскаут совершил доброе дело. — И шутя добавил: — Ей следовало подарить тебе за это поцелуй.

— Она подарила мне кое-что побольше поцелуя, — пробормотал он, краснея.

— Что-о?! Да ты шутишь!

— Нисколько, — ответил он, хитро улыбаясь.

Некоторое время мы шли молча. По его глазам я понял, что мы думаем об одном и том же. В наших сердцах разбилось что-то, что невозможно передать словами. И прошло ещё немало времени, прежде чем мы вновь заговорили.

Глава семнадцатая ТУРЦИЯ ПОЛУЧАЕТ АРАРАТ, АРМЕНИЯ — СНИМОК

Термометр на площади в Нор-Баязете показывал тридцать два градуса ниже нуля.

— Доброе утро, товарищ! — приветствовал солдат какого-то человека, идущего по обледеневшей площади.

Одна из пуговиц его новой армейской шинели была обвязана полоской красной ткани. Такая же красная полоска красовалась на груди.

Народ на улицах смеялся, шутил, люди называли друг друга «товарищ». Перед доской городских объявлений стояла толпа и читала что-то. Я подошёл посмотреть. Краткое отпечатанное на машинке заявление нового правительства провозглашало Армению независимой Советской социалистической республикой в союзе с братской Российской Советской Федеративной социалистической республикой…

Армении оставалось выбирать между Советской Россией и кемалистской Турцией, что в тех условиях было равносильно выбору между жизнью и смертью.

В Нор-Баязет въехало небольшое подразделение Красной русской кавалерии. Молодой белокурый командир, окружённый такими же молодыми членами местного Совета, обратился к народу с балкона нашей школы, самого большого здания в городе. В конце речи он прокричал:

— Долой лакеев империализма! Да здравствует Третий Интернационал! Да здравствует диктатура пролетариата! Да здравствует братство трудящихся масс Востока! Да здравствует братская республика социалистического Советского Азербайджана! Да здравствует социалистическая Советская Армения!

Ораторы-армяне, выступавшие после него, повторяли эти фразы в конце своей речи. Бесплатно раздавались экземпляры армянской газеты «Коммунист».

Серые стены города покрылись плакатами, портретами Карла Маркса, Ленина, карикатурами на ненавистных капиталистов. На одной из них был изображён толстый русский священник, берущий в дар цыплят и яйца от голодающих крестьян. На плакатах рабочие-гиганты держали в руках молоты, высокие солдаты-красноармейцы направляли штыки на перепуганных толстых банкиров.

За неделю до смены власти у нас ещё были уроки, но теперь их отменили. Тем не менее, нам всё ещё позволяли занимать школьное помещение, аудиторию, где мы теперь читали лекции, выступали и ставили советские пьесы. В городе было несколько талантливых актёров. Я участвовал в этих программах, один-единственный из всей школы, и, читал стихотворение о рабочих — «Дайте дорогу, мы идём!» — с грудью нараспашку, с лопатой в руках.

В течение нескольких недель мы продали всю смену одежды. У местных советов не было ни средств, ни желания нас содержать. Мы, как подопечные бывшего правительства, выглядели в их глазах контрреволюционерами. Оставался один выход — вернуться в Константинополь. Но в то время уехать было практически невозможно.

Наконец нам удалось достать разрешение выехать на грузинскую границу, и однажды, ранним февральским утром, мы двинулись в Караклис, город на железнодорожной линии Тифлис — Ереван, куда мы надеялись добраться за три дня. Это было похоже на путешествие по заснеженным дебрям Сибири, но мы не унывали и пели патриотические песни.