К вам обращаюсь, дамы и господа - [66]

Я заглядывал им в лица, чтобы узнать о делах на фронте. У военного министра было жёсткое лицо, и невозможно было понять, о чём он думает. И разговаривал он редко. Я не встречал более молчаливого человека, чем он. Лицо его никаких чувств не выражало. А на красивом лице начальника штаба никогда не бывало признаков беспокойства или умственного напряжения.

Командующий войсками генерал Назарбекян, о котором я так много слышал, был высоким, седовласым мужчиной с усталыми глазами и тяжёлыми веками, он носил форму русского генерала с синим крестом Св. Георгия на шее. В нём было что-то от убелённого сединами Арарата, но, как и начальник штаба, он говорил и вёл переписку на русском языке. Каждое утро, до его прихода, я разглядывал его большую военную карту на стене, — у него, по крайней мере, была карта Армении, — и изучал трагическое развитие войны. Хотел бы я знать, переживал ли он мучительную душевную боль, когда каждый день, передвигая назад синюю черту, сдавал туркам ещё одну часть территории, освящённой останками наших предков и кровью крестьян-солдат? Черту всегда отодвигали назад и ни разу вперёд. Я не мог не думать, что он исполняет свои обязанности главнокомандующего так, как исполнял бы их назначенный на его пост любой генерал-иностранец. Был он слишком стар, и ему давным-давно пора было уйти в отставку. Нам нужен был человек, который бы лично повёл войска на фронт, воодушевляя их, побуждая к героическим усилиям.

Я переживал одно разочарование за другим. Наша армия, какой я её видел, действовала неумело или же находилась в руках людей совершенно равнодушных. Словом, у нас не было нужных людей, настоящих армян во главе войск. Я не мог отвязаться от этой мысли даже когда читал, а на чтение времени оставалось предостаточно. Механически прочитав странички две из «Отцов и детей» Тургенева или из «Отелло» Шекспира (в армянских переводах) и не понимая прочитанного, я прерывал чтение и прислушивался к грохоту орудий на Араксе.

Пал Карс. Сдача этой ключевой позиции означала поражение нашего фронта, но на начальнике штаба эта катастрофа, казалось, совсем не отразилась; он приходил на работу в штаб ровно в десять, выпивал свою чашку какао ровно в одиннадцать и уходил ровно в три. В военном министерстве всё шло своим чередом; те же безразличные лица генералов и полковников.

С самого начала битва эта была почти безнадёжной, но я думал, что при правильном командовании мы смогли бы отстоять Карс — либо организованно сопротивляясь, либо с помощью Советской России, которая открыто предлагала дружбу нашему народу: достаточно было только принять её курс. С политической точки зрения наша нация была наивной и неопытной. Поверив, что Карс атакует турецкая революционная армия с целью передачи его Советской России, наши войска, моральный дух которых оставлял желать лучшего, не захотели воевать против своих турецких «товарищей». Все армяне Карской области верили, что революционная армия Красной Турции воюет под красным флагом социализма, ибо турецкий флаг был весь красный, за исключением белого полумесяца и звезды в центре. В течение трёх дней эти турецкие «товарищи» грабили, насиловали и резали карсских армян, не щадя даже тех, кто показывал свои партийные книжки. Срывали одежду с сотен военнопленных и отправляли в Эрзерум в рабочие батальоны, и впоследствии почти все они умерли там от холода и голода. Тем временем началось массовое движение в Карс турок для заселения опустевших домов убитых и сосланных армян, и таким образом ещё одна часть исторической Армении стала полностью турецкой.

Турки выиграли войну, дальнейшее сопротивление было бесполезно. Армения попросила мира.

Большая национальная ассамблея Анкары через своего «народного комиссара иностранных дел» потребовала и получила половину территории нашей республики, почти всё имеющееся у армян оружие, боеприпасы, коней и подвижные составы.

А пока в Александрополе проходили переговоры о подписании гибельного договора о мире, правительство отправило нас в Нор-Баязет для продолжения занятий по сельскому хозяйству.

Глава шестнадцатая КОНЕЦ МЕЧТЫ

Гроза разразилась внезапно, без всякого предупреждения. Когда мы уезжали из Еревана, погода стояла тёплая и солнечная, виноградные лозы ломились под тяжестью гроздьев. Но в горах по пути в Нор-Баязет мы вдруг очутились в мире мерзлоты, в ледяном царстве белоснежных сугробов. Бушующие порывы ветра с Арарата ударили нам в лицо слепящим снегом, твёрдым и острым, как осколки стекла. Арарат гневался — наверное, подумал я, за плохое командование армией, за политические ошибки, — и, выражая своё недовольство, выпустил на Армению всех своих злых дэвов и сказочных чудищ с сатанинскими голосами.

Буря была страшная, но мне она показалась прекрасной.

— Это наш родной снег и ветер! — крикнул я Аршаку, с трудом волочившемуся за мной, и он кивнул в знак согласия.

Когда опустилась ночь и буря стихла, в наступившей мгле мелькнули горящие угольки — глаза волков и лисиц. Для нас они не были похожи на своих собратьев в других землях, они казались нам родными, почти братьями.