К вам обращаюсь, дамы и господа - [57]

— Что означает весь этот шум? — спросил он. — Если у вас есть жалобы, почему не предъявляете их мне? Хороший пример вы подаёте младшим!

Мы смутились, не зная с чего начать и что ему ответить. Поль нам нравился. Мы дружили с ним; он многое для нас сделал. В подобной ситуации требовалось большое красноречие.

— Мы разорвали средневековые цепи, опутавшие наши умы, и хотим жить как хозяева своей судьбы! — прокричал я как матрос на митинге. — Сейчас не десятый век, а двадцатый! Долой религию! Да здравствует наука!

Арсен, самый старший из нас, — у него уже пробивался первый пушок, — ударил кулаком по столу Поля:

— Дайте нам по двести рублей и свидетельство об окончании с хорошими оценками, да побыстрей! Хватит с нас ложного образования!

Арсен никогда не получал хороших оценок, он был плохим учеником. Но сейчас это был лев рыкающий. Заговорил Ваган:

— Мы открыли для себя истину и отныне отказываемся верить в ложь! Век мефистофелевской лжи окончен. — Он покраснел. Он всегда краснел. В последнее время руки и ноги у него стали очень длинными, на лице появились прыщи. Ему было пятнадцать лет. До приезда сюда он посещал французскую школу.

— В век просвещения и разума… — запальчиво начал было мой брат Оник, но Поль прервал его:

— Вы что, мальчики, с ума сошли? — Он откинулся на спинку стула и, прищурившись, стал нас изучать.

— Нет, просто образумились, — сказал я.

— Мы оставляем школу и переезжаем в другой город, — сказал Оник.

— Какой город, где? — спросил Поль, проводя рукой по чёрным блестящим волосам.

— Мы не можем этого тебе сказать, — ответил я.

— Это наше сугубо личное дело, — сказал Арсен с таким видом, будто собирался разнести весь мир на части. Ему было хорошо: уроков больше не будет.

— Вы не хотите поехать в Венецию? — спросил Поль.

— Нет! — хором закричали мы.

Поль покачал головой. Он поднялся из-за стола и, сунув руки в карманы, стал ходить взад-вперёд по комнате. Обладатель прекрасного баритона, высокий, красивый, одетый с иголочки Поль был выпускником реальной гимназии. В отличие от своего брата-священника он был человеком вполне мирским, любил цыганскую музыку и вино. Мы знали, что он тайком встречается с русскими девушками. Он не стал спорить с нами о боге, но тщетно пытался убедить нас, что мы губим своё будущее, не осознаём, что мы самые счастливые мальчики в России. Поль напомнил нам, что мхитаристская конгрегация намерена оплатить нашу учёбу в лучших университетах Италии и Франции, что мы могли бы стать докторами, адвокатами, инженерами. Уже через три месяца мы будем в Венеции, там вдоволь еды, в то время как в России миллионы людей голодают.

Мы отказались слушать его, потому что уже решились. В конечном итоге он дал нам денег и свидетельства с завышенными оценками. Мы думали, что эти оценки понадобятся для поступления в другие школы. Поль был ошеломлён и обижен. По выражению его лица было видно, что он подозревает Баграта Ерката в подстрекательстве к бунту, но он ничего об этом не сказал.

Когда мы уходили, малыши плакали: ведь мы росли вместе. Мы им сказали, что позже попытаемся установить с ними связь. Нашей непосредственной целью был Ростов, где к нам должен был присоединиться Баграт Еркат. Он хотел дождаться возвращения Вардапета и под каким-нибудь предлогом отказаться от работы. Мы побросали свои пожитки в дорожный сундук Вагана и сели на поезд, направляющийся в Ростов. Мы раз и навсегда избрали путь на вечном пиру жизни.

В Ростове мы жили в комнате без мебели, спали на голом полу и голодали, истратив полученные от Поля деньги. Ваган предложил продать сундук — единственную нашу ценность, стоимостью, наверное, в пять рублей. К сундуку он питал сентиментальную привязанность, поскольку в нём когда-то находилась ботаническая коллекция его отца, которую Ваган помогал собирать ещё до резни в Трапезунде.

Но кто его продаст? Торговлю мы считали делом недостойным. Мальчики набросились на меня и заявили, что продавать должен я, словно у меня нет никакой гордости. Меня это сильно разозлило. Арсен иронически напомнил, что я когда-то любил декламировать социалистические стихи: «Дайте дорогу, мы идём, мы рабочие, в грязи и копоти». Настало мне время доказать на деле свои симпатии к пролетариату.

— Вы должны быть расстреляны Советами рабочих и крестьян! — сказал я.

— Так и быть, расстреливай, только дай нам поесть сначала, — сказали они.

Я потащил сундук на базар. Казачки в платках, стоя перед лотками, громко восхваляли достоинства своих товаров — помидоров, огурцов, арбузов и дынь. Пока я обдумывал, как же быть, чтобы меня услышали в этом разноголосом шуме, меня осенила блестящая идея: выдать сундук за американский.

— Американский сундук, очень дёшево, всего за пять рублей, граждане, американский сундук! — кричал я что есть мочи.

Через несколько минут вокруг меня собралась целая толпа, разглядывая, трогая, проверяя сундук, а я между тем продолжал оживлённо торговаться, в уме говоря им: «Вы не знаете, рабы, кто я! Я полубог и никогда не умру!»

— Не стоит покупать, — обратился к толпе пожилой мужчина. — Сундук немецкий.

— Разве он из картона, что вы говорите «немецкий»? — закричал я.