К своим - [3]
— Легкомысленная ты всегда была — не знаю…
— Зачем же обманывать друг дружку, Валер?
— Короче: чтоб никаких «отцов» у Славки не было. Приеду, поговорим.
— Ты скоро собираешься?
— Скоро.
— Ой, Валера, а я ведь на юг собралась!
— А Славка?
— К маме. В деревню.
— Оказывается, можно в деревню, когда тебе на юг приспичило?
— Все ж-таки мать. Куда она денется?
— Короче, будешь вести себя прилично, вышлю все, что обещал и сверх того.
— Хорошо, Валер! Все будет, как ты скажешь.
— И не очень там… на юге-то…
— Валер, я в твою жизнь не вмешиваюсь. Я же не спрашиваю, есть кто у тебя.
— У меня?! Ладно. Что с тобой говорить. Пойди, покури, я с сыном поговорю.
Женщина встала и, нелепо взмахнув рукой, вышла. Остались внимательные глаза сына. И молчание.
— Хочешь, я приеду к тебе? В деревню?
Сын молчал.
— Или хочешь, на юг вместе махнем? Чего молчишь? Хочешь к папке? — это уже шепотом.
«Ваше время кончилось, четвертая кабина, разъединяю!» Экран погас.
Утренний автобус подъезжал к тому месту, где город незаметно переходил в комбинат — улица становилась заводской территорией, жилой дом сменился точно таким же административным, а из-за него уже выглядывал цех, перекрытый арматурным сводом, и в огромный пролет, озаренный сполохами печей, втягивался короткий состав: электровоз, три платформы с ковшами.
В цеху всё — контрасты ветра и покоя, пламени и тьмы, горячего и студеного; ветер со свистом из пролета и горячий выдув пламени из печи, раскаленный металл, остывающий в форме, и косица снежного заноса у штабеля готовых отливок.
Валера пришел как раз к пересменке. Одни уходят, другие заступают — еще один контраст: энергичных, быстрых в шаге и жесте людей, только что пришедших, с усталыми, медленными в движениях уходящими.
— Иванов, давай свод на третьей латать, — на ходу бросил Валерке печевой третьей Бурнусов.
— Что, опять выдув был? — спросил Валера.
— Кабана чуть-чуть пожгло.
— Жив?
— Жив, куда он денется? Да тут начальство на беду. Инженера по тэ-бэ нелегкая принесла. Акт и все такое. Будет шум. Третий случай.
— Валенок! — сплюнул Валера.
Бурнусов ушел. Валера увернулся от проплывающего на экране цилиндра-кюбеля с шихтой и крикнул в глубину цеха:
— Тимошенко! Давай своих морячков! Тимошенко — тельник в вырезе робы — уже подбегал.
— На порошок?
— Бушприт драить! Свисти всех наверх!
Тимошенко оглушительно свистнул, но свист потонул в громе и треске — разжигали вторую печь, трещала электродуга, превращая своим нечеловеческим светом все и всех в негатив, в обратное…
— Свод латать, — скомандовал Валера. — На ходу. Пока загружают. А то не успеем в смену сварить…
— На ходу так на ходу, — улыбнулся один из морячков.
— Куда и латать, латаная-перелатанная, — засмеялся другой.
— Ладно разговаривать, какая есть! — Валера уже залез на свод печи и похлопал его ладонью: — Кормилица наша!
Столовая. Смена, где Иванов, пришла «на молоко», полагающееся за вредность: выпить по банке (здесь банки на пол-литра, а не стаканы), переброситься словом и снова в цех. Разговор идет неспешный, но важный для всех.
— Теперь точно будет шум…
— Теперь Калитин добьется своего — остановят нашу печь…
— Это еще зачем?
— Будут подбирать режим, чтоб не «дула». Третий случай.
— Чушь! Никто ему не даст! На ходу режим подберут. Не впервой. Одна печь из четырех — четверть продукции целого комбината.
— Ну и чему ты радуешься? — резко сказал Толя Хангаев.
— Я не ты, чтобы перед начальством на задних лапках плясать, — отмахнулся Бурнусов.
— А я не перед начальством.
— А перед кем?
— Если в широком смысле… то перед прогрессом, — спокойно, но с вызовом, ответил Хангаев. — Сегодня не остановят, завтра опять жди чепе…
Ребята на мгновение замолчали, но потом прения разгорелись с новой силой.
— Правильно! Что же получается? На нас пусть шкура дымится?! — уже криком вопрошал Тимошенко.
— Пить надо меньше, — строго сказал Валера.
— А про Волкова забыл? Забыл, как кровь сдавал? — наступал тот же Тимошенко. — А он не пил ни капли. Копил, на материк все слал.
— Брось! — отмахнулся Толя Хангаев. — Здесь дело принципа, кто готов ради прогресса карманом своим малость поступиться.
— Да пошел ты со своим прогрессом! — вскочил Бурнусов.
— Тебе хорошо, а у меня трое мальцов на материке.
— Вот-вот, — вступил морячок деревенского вида. — Ты знаешь, что такое остановить печь? Сколько мы тогда заработаем?
— Еще один! — Хангаев засмеялся, но монгольские его глаза недобро блеснули. — Всех денег все равно не заработаешь.
— Мне все не нужны. Мне мое отдай.
— Ты что, забыл, чему тебя на флоте учили? — остановил его Валера. — Один за всех, все за одного.
— Так то ж на флоте…
— Все равно начальство не позволит печь останавливать, — убежденно отсек Бурнусов. — Мы валюту делаем! Не говоря о прочем.
— Вот именно, нас не спросят, — зло сказал Тимошенко и повернулся к Иванову. — Вы там вместе химичили с Калитиным. Насчет выдувов. Что ж ты теперь молчишь?
— Тебе-то Калитин доложил, будет он печь останавливать или нет? — с иронией подхватил Бурнусов. — Или он тебя забыл спросить?
Валера помолчал, обвел глазами бригаду и сказал:
— Толян, он за остановку. Ну, а остальные?..
