К судьбе лицом - [79]

– Страшно?

Загорелый воин в пропыленном плаще взялся не пойми откуда. «Не из наших, – безразлично подумал Кефей, отнимая руку от лица. – Из наемников, наверное». Он перестал скрести зубами медь и бросил на воина снизу вверх ненавидящий взгляд.

Дрожь почему-то унялась, и появилась злость.

– А тебе – нет? Тебе – нет?! Там – тысяча! Тысяча!! И двадцать колесниц! Они… они…

– Колесниц тридцать две, – поправил наемник. – Хорошие колесницы. Лошади только дрянь. Не обучены. Боятся.

Он подбросил и поймал черный шлем, который до этого зажимал под мышкой. Видно было, что бросать и ловить шлем воину приходилось сотни раз.

Кефей уже не раскачивался. Он тупо смотрел на шлем, и ему казалось, что по бронзе несутся колесницы с взбесившимися от ужаса лошадьми.

Из груди рвалась на свободу дикая помесь смешка и стона.

– И что?! Они боятся… и я боюсь! – от хриплого, вызывающего крика дрогнул полог шатра. – Да, боюсь! Только боги ничего не боятся – они ж убивают и смеются, они ж бессмертные! А я боюсь! Я не хочу! А они все врут, что им не страшно!

Хотелось еще затопать ногами – и пусть бы этот вояка дал ему оплеуху, пусть бы заорал, что он щенок и трус, что обделался перед боем… Пусть бы даже растрепал всему войску.

Воин хмыкнул и вдруг уселся рядом, но не на корточки, а на ствол одинокого кипариса, упавшего в незапамятные времена.

– Ну, и хорошо, что боишься, - припечатал неторопливо. – Знаешь, смертный: я боялся идти в Тартар. Может, потому, что знал, что он такое. Потом вообразил себе, что будет, если не пойду, и еще больше испугался. Так туда рванул, что даже попрощаться забыл.

Он косо усмехнулся давнему воспоминанию, и Кефей, до которого не сразу дошли слова «боялся идти в Тартар», вздрогнул и выпрямился с невнятным звуком, глядя на собеседника.

Взгляд искал и не находил следы жутких легенд о могуществе, безжалостности, величии. Взгляд цеплялся за лишнее и ненужное: кожаный, с бронзовыми пластинами пояс, обтрепанный край хитона, чуть прикрывающий колени, перетершаяся крепида на левой сандалии…

–Страх – не хуже меча, смертный, – задумчиво продолжил рассевшийся на поваленном кипарисе воин. – Когда нужно – он может убивать. Когда нужно – защищать. Научись только правильно им владеть.

Он раз подбросил свой шлем, пробормотал: «А кони у них – дрянь все-таки», поднялся и не спеша зашагал между шатров.

Кефей закрыл глаза. Он не хотел видеть, как его противник растворится в воздухе.

Видеть, что спустя ничтожные минуты начнет твориться в лагере лапифов, он тоже не хотел, хотя и знал, что придется – потому что внезапно обезумевших от ужаса служителей Крона придется кому-то добивать.

Добивать, видеть белые от страха и ненависти глаза, слышать хриплые вопли товарищей, хвататься за свой бок, пробитый копьем…

Все еще было страшно, но страх был уже другой: мелкий, жалкий, шевелился внизу живота. Нашептывал, что хуже этой встречи и этого разговора быть уже и не может.

Десять лет спустя Кефея назовут Бесстрашным, а бывшие опытные вояки будут при встрече шарахаться и прятать глаза.

С сотником Аида Ужасного шутки плохи.

В покое было тепло.

Вдоль стен струились холодные, вязкие воды. Бесшумно и отвесно скользили по древним камням, так что непонятно было – где камень, где вода. Здесь, у себя дома, воды не желали быть однородно-черными: вбирали блики светильников, дробили тысячами драгоценных искр. Нагло подделывались под покрывало Нюкты: а что? и мы не хуже струимся. Притворялись смирными, домашними. Так и норовили одарить кусачей лаской.

Только мне ведь Цербера с Гелло хватает, поэтому в лоснящиеся льдом воды я руку не совал. Так, смотрел, считал цвета – оттенки тьмы. Тусклый рубин, суровый изумруд, робкий кармин, вот недозрелый гранат, а вот перезрелый, а вот черное в серебре…

Волны звучали зловредным шепотом. Шелестом. На берегах Стикс безмолвный, а дома – разговаривает, если вслушаться. Болтает о своих снах – темных, вязких и ледяных.

Паллант исполнил долг гостеприимства: посмотрел грустными глазами, поклонился Владыке. Потом что-то прогмыкал слугам, не особенно повелительное. Распушил вислые усы и ушел. Не приказал даже за очагом присмотреть – он совсем прогорел этот очаг, тлел недовольно-багряным, как одинокий глаз невыспавшегося циклопа.

Но в покое все равно было тепло. Среди базальтовых стен – костей земли. Среди ледяных вод, обнимающих стены.

Слова морозили страшнее любых вод.

– Клятву Стиксом отменить нельзя.

Воды смотрели на меня. Она – не смотрела. Дзынь-дзынь – пересыпала из ладони в ладонь медные монеты. Харон где-то возле реки хранит свои накопления, а река склонна пошалить, вот и притаскивает хозяйке.

– Все вы… рано или поздно приходите с одним и тем же. Подкупаете. Молите. Обещаете. Угрожаете…

– Были дураки? – спросил я. Она пожала плечами: были, невидимка, только не спрашивай, что с ними случилось.

Взмахом руки отправила за дверь служанку – бледную наяду, явившуюся сообщить о том, что готов стол.