К сердцу Африки - [45]

Молодой африканец играл так весело и заразительно, что все собравшиеся в саду вдруг заиграли и запели во весь голос, а потом вдруг пустились в пляс, словно музыкант играл не на нгонфи, а на волшебной флейте.

Мы пригласили молодого африканца войти в комнату и предложили ему сесть на стул. Сидеть ему было явно неудобно, хотя играл он при этом очень хорошо. Но когда ему разрешили встать и ходить по комнате, мы услышали настоящую музыку и почувствовали, как ее пламенный ритм захватывает наши неуклюжие тела.

Мы были совершенно очарованы этим африканским маэстро и немедленно предложили ему главную роль в нашем фильме, хотя не слышали еще остальных конкурсантов.

Его звали Н’Кая, и ему недавно исполнилось двадцать лет. У него была красивая темная кожа с золотистым отливом, длинные ноги и добрые черные глаза.

Н’Кая долго не мог понять, в чем будет заключаться его работа. Когда же мы объяснили ему, что он поедет с нами и будет играть на нгонфи, музыкант развел руками: разве это работа! Тем не менее мы предложили ему жалованье, вдвое превышающее ту сумму, какую обычно платят в подобных случаях. Сначала Н’Кая решил, что чего-то недопонял. Однако аванс в виде большого куска материи для жены Н’Кая рассеял все его сомнения.

После того как Н’Кая ушел, появился музыкант, играющий на балуке. Балука напоминает нгонфи, но больше его раза в полтора. Это нечто вроде лютни. Между балукой и нгонфи примерно такие же отношения, как между альтом и скрипкой. К сожалению, хозяин балуки хрипел, как бегемот, и, поскольку здесь было много других музыкантов, играющих на балуке, мы были вынуждены ему отказать. Вскоре мы нашли замечательного мастера игры на балуке, который к тому же еще и пел.

Потом в комнату вошли два тамтамиста. У одного тамтам был в виде толстой трубы и назывался нгома. Один конец нгомы был затянут кожей газели. Сидя на тамтаме, маэстро выбивал на нем совершенно фантастические ритмы. Иногда он прижимал пятку к самой середине тамтама и плавно вел ее к краю, исполняя таким образом весьма своеобразную каденцию.

У другого ударника тамтам назывался мукондзи. Он был изготовлен из древесного ствола, выдолбленного в середине и срезанного наискось таким образом, что получились две звуковые плоскости. Музыкант выполнял на них неистовое тремоло двумя деревянными палочками, которые двигались с такой невообразимой быстротой, что за ними невозможно было уследить. Оба тамтамиста постепенно увеличивали темп, и все вокруг гремело и грохотало, и даже железная крыша дома начала вибрировать, повторяя ритм тамтамов.

Это был настолько захватывающий ритм, что мы вскочили на ноги и начали притопывать ногами, отбивая такт. Когда мы вышли на лестницу, чтобы позвать следующего, оказалось, что все танцуют, зачарованные ритмом тамтамов.

В комнату вошла очень красивая девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Она чувствовала себя здесь очень неловко. Поскольку у нее не было с собой никакого инструмента, мы сказали, что не можем ее принять. Тогда она показала нам раковину.

— Ты свистишь в нее? — спросил я.

— Нет, я не умею свистеть, — ответила девушка. — Но я играю на ней.

После этого она села на пол, ударила своей кори (так называлась раковина) о коленку и плечо и запела песню. Она пела негромко, но голос у нее был чистый и нежный и удивительно гармонировал с заунывными стенаниями раковины. Мы были растроганы до глубины души, и девушка эта стала первой солисткой нашего ансамбля.

Следующий соискатель держал в руках маленький инструмент, который назывался киндети. Он был изготовлен из ребер старого зонтика, прикрепленных к небольшому ящичку, который выполнял роль деки. Инструмент этот производил довольно странное впечатление, но какие божественные звуки из него извлекал артист!

— Нам не нужны телохранители! — заявил я, когда в комнату вошел мужчина, вооруженный луком и стрелами.

Но оказалось, что это не смертоносное оружие, а музыкальный инструмент, отдаленно напоминающий арфу. Музыкант сел на корточки, ударил стрелой по тетиве и приоткрыл рот. Звуки вибрирующей струны скользнули по его губам, изменяя свою высоту в зависимости от того, насколько широко был открыт рот.

Потом на пороге появилось целое трио. В руках у них были бамбуковые палки с зарубками, по которым они водили деревянными смычками. Звуки, извлекаемые из палок, были несколько непривычными для нашего уха, но мы приняли в наш оркестр и это трио, ибо европейский вкус отнюдь не является критерием при определении достоинств или недостатков африканской народной музыки.

Затем по лестнице поднялся старик с седыми вьющимися волосами и лицом Сократа. В руках у него был маленький калебас, порыжевший от старости, и комнату вдруг наполнили нежные, серебристые звуки, сливаясь в какую-то грустную мелодию.

Потом появился еще один конкурсант с четырьмя собаками.

— Зачем нам эти псы? — закричал я. — Ведь не умеют же они петь?

— Умеют, — ответил конкурсант и заиграл на рожке, а собаки стали петь и танцевать в такт музыки.

— Как это тебе удалось научить их петь и танцевать? — спросил я. — Это цирковые собаки?

— Нет, охотничьи!

И дрессировщик объяснил мне, что здесь все охотничьи собаки пляшут от радости, как только услышат звуки охотничьего рожка.