К сердцу Африки - [44]

Теперь я совершенно уверен в том, что остался жив после своего опрометчивого нападения на мамбу только в силу весьма удачного стечения обстоятельств. Мамба меняла кожу, что сопровождается у змей помутнением роговой оболочки глаза, и это меня спасло.

Итак, расположившись весьма уютно в конторе старого рудника, я тем не менее разделял страх местных жителей перед змеями. Однако мимозу я запретил вырубать, потому что мне хотелось снять на кинопленку, как она при малейшем прикосновении свертывает свои листики.

Прежде чем осуществить съемку, я потратил много дней на всевозможные эксперименты, так как мне надо было добиться того, чтобы процесс свертывания листочков происходил медленно. Но поскольку глубина резкости зависит от яркости освещения, мне приходилось включать мощную осветительную лампу, и, протестуя против жары, мимоза мгновенно захлопывала свои листочки. Следовательно, нужно было отыскивать такой раздражитель, на который мимоза реагировала бы не так экспансивно. Я пробовал прикасаться к ней перышком, воздействовал паром, лишал ее влаги, сжимал пинцетом корни и предпринимал многие другие попытки, но результат был один и тот же: листья сворачивались слишком быстро.

Целую неделю я экспериментировал, и все безуспешно. Наконец в один прекрасный день мне пришло в голову поднести к острию листа горящую сигарету. Это помогло: лист мимозы стал очень медленно складываться вдвое и именно с такой скоростью, какая была нужна для съемки.

Когда на следующее утро я проходил мимо зарослей мимозы, моя рука невольно протянулась к фиолетовым цветам и с какой-то особой нежностью прошлась по ним как бы в благодарность за сотрудничество. В ответ на мое рукопожатие мимоза вежливо свернула сразу все свои листочки, и в самой глубине кустарника я увидел огромную зеленую змею.

Больше мимоза не имела возможности показывать нам, как она умеет манипулировать своими листьями. В тот же день она была безжалостно вырублена.

Ночью прямо у нас над головой разразилась гроза. Зловещие грозовые облака со всех сторон обложили вершину холма, на которой стоял наш дом.

Началось с того, что пошел невероятной силы град. Он так стучал по железной крыше, словно сам дьявол вместе со всей прочей нечистью решил сплясать там чечетку. Потом засверкала ослепительно яркая молния. Электрические разряды были такой фантастической мощности, что мне казалось, будто я ощущаю во рту электрический привкус. Несколько раз молния ударяла в железную крышу дома, и, хотя загореться здесь не могло ничего, кроме дверей, я непременно забрался бы от страха под кровать… не будь там так грязно.

На другое утро снова сияло солнце, и из моего «ласточкиного гнезда» открывался великолепный вид: свежевымытая дождем трава, колышущаяся гребнями набегающих друг на друга волн, зеленые холмы, вытянувшиеся длинной вереницей, и горные кряжи где-то на самом горизонте, окрашенные в синие и фиолетовые тона.

В этом прекрасном краю живет племя бабембе. Люди этого племени выделяются своей музыкальностью среди всех африканских племен.

Для картины, которую я снимал по заказу французского Института африканских проблем, мне нужен был молодой человек, который служил бы связующим звеном между отдельными эпизодами фильма.

Когда мы переправились на пароме через реку, я упомянул об этом вслух в присутствии нескольких десятков африканцев. Через, пару часов я зашел в магазин, принадлежавший одному индийцу, и сказал, что мне нужно несколько помощников, играющих на народных музыкальных инструментах. Я дал одному парню небольшую сумму денег и попросил его оповестить жителей пяти-шести ближайших деревень о том, что объявляю конкурс на лучшее исполнение африканской народной музыки. Однако каждый участник конкурса был обязан принести с собой музыкальный инструмент.

Я не возлагал особых надежд на столь примитивную рекламу, однако результат превзошел мои самые пылкие ожидания. Когда на следующее утро я проснулся, на лестнице моего дома сидели человек двадцать. Чтобы как-то скоротать время, они наигрывали на всевозможных инструментах: и духовых, и ударных, и струнных.

Этот концерт был прерван появлением джипа, который остановился возле дома; из него вышел Герберт Пеппер, французский ученый. Он был моим научным консультантом. Хотя он всю ночь провел в пути, ему не терпелось поскорее приступить к съемкам.

Пока мы завтракали, музыканты спустились в сад, прошли по тропинкам, протоптанным в высокой слоновой траве, и расселись вокруг дома. Воодушевляя и взвинчивая друг друга, они создавали ритмы все более замысловатые и неистовые. Они играли, пели и били в тамтамы, и все было обильно приправлено юмором, какого нет ни у кого, кроме африканцев. Очевидно, все они были незаурядными артистами, но нам пришлось попросить, чтобы они соблюдали тишину, пока их товарищи будут демонстрировать нам свое искусство.

Тот, кто был первым в очереди, поднялся на верхнюю ступеньку лестницы и заиграл на нгонфи — национальном инструменте племени бабембе. Нгонфи состоит из деревянного корпуса, короткого грифа и натянутых на него четырех-пяти струн. Аккомпанируя себе на нгонфи, африканец легко преодолевает двадцать — тридцать километров; без нгонфи он не пройдет и километра.