К Лоле - [15]

Глядя друг на друга, мы молчали. Не знаю, о чем думал Читатель, а я не мог думать ни о чем, просто смотрел на профиль сидящей с нами девушки, а потом перевел взгляд на расплющенное пятно отраженного света на столе. Его сияние напоминало блеск ремелиовладельца. Как правило, ремелиовладелец похож на гирлянду из желтых шаров и плавно изогнут полумесяцем.

— Ты когда книгу вернешь? — спросила Соня, отрываясь от разглядывания украшенной одноцветной арабеской салфетки в руках Читателя.

Задавая вопрос, она чуть приподняла подбородок, придавая голосу строгости, а до этого, как я заметил, в разговоре с Читателем, наоборот, слегка опускала лицо, словно заранее соглашаясь. От этого она менялась и вызывала во мне то образ змеи, то образ матери.

А действительно, устрица, когда ты книгу вернешь? Лола обещала приехать в конце января, потому что собиралась начать новый семестр студенткой модельного факультета, а для перевода ей понадобится время. Надеюсь, что после возвращения мы сможем с ней видеться чаще. Оставшиеся до нашей встречи два месяца покажут мне зимний почерк печали и, пожалуй, научат этому почерку следовать. Соревнуясь с чередующимися днями в тишине, мы ляжем на белый до и после нас январский лист, и Вернувшаяся Лола взметнет все это вверх, разделяя на неодушевленных и простых.

Но в конце января Лола не приехала. На новогодней открытке, которую я ей отправил, худосочный амур в белоснежной пижаме с нарисованными золотой краской кудрями и сандалиями летел над крохотным незнакомым городом, зажав в руке праздничную лампочку.

Текст:

«Привет! С Новым годом! Как твои дела? У нас в последние две недели разразился такой отчаянный снегопад, что дворники панически бежали с улиц, бросив работу, и задорные студенты немедленно заняли их места. Вообрази, как вместо тягучего вставания в 7.00 с жалобами и нытьем ко второй, а чаще к третьей паре происходит подъем, до без пяти восемь — швыряние снегов широкими фанерными лопатами, потом душ, на завтрак огромный кусок жареной колбасы с белым хлебом, затем автобусный рывок и встреча с недоуменным взглядом преподавателя, который, наверное, думает: „Как же этим краснощеким читать теорему Котельникова? У них из ноздрей пар, будто они не студенты, а скаковые лошади“. Бодрый первый час сменяется рассудительным вторым, и тогда особенно четко думается о тебе. „Вокруг, возможно, Лола“, — первый час говорит второму. Я оглядываюсь, пытаясь разгадать прозвучавший из сердца намек. Тебя нет поблизости, но ты непременно в моей груди. Приезжай скорее. Еще раз с праздником и всего наилучшего. Пока!»

После того как открытка была запечатана, а конверт опущен в общажный почтовый ящик с нацарапанным на нем «Кораблев жив», писательский зуд не прекратился. Письмо брату на Север и две открытки родителям его только усилили. Несмотря на то что до экзамена по спецразделам матанализа оставалось всего два дня и я уже три раза брал в руки истерзанный предшественниками учебник, вместо проверенных уравнений я начинал следовать — не глазами, не мыслью, а чем-то иным — бегущему сквозь вечернюю комнату потоку, в котором летели напряженные фигуры — моя и многих других.

Новое и интересное чувство, Лола. В такой момент сердце погружается в невидимый океан тепла. Медлительные подобия подводных зверей водят хоровод отвлеченных понятий, кораллы неотшлифованных образов затеняют глубинное гнездо птицы смысла. Я — наученная грамоте рептилия, пишущая в темноте страницы без точек, запятых и тире мелким струящимся почерком, предчувствующая приближение времени суток, когда все слова вновь лягут тяжелыми вавороками на пограничные камни дня. Я был однажды на море, и расскажу тебе о нем чуть позже, это хорошая стихия для бледных и немых, но, кажется, я обретаю голос.

Когда я в первый раз позвонил тебе, сидя в темной, коричневой изнутри будке на телеграфе, мне казалось, я вот-вот совсем его потеряю: каждый зуммер в трубке звучал за его счет. Не подумай, что ты разговаривала с роботом, это был живой я, только с одним огромным ухом и очень маленькими, съежившимися горлом и языком.

— Извини, я заболела, — услышал я. — Позвони мне в другой раз. Лучше днем, но не в выходные.

— Ты получила открытку? — пропищал мой голос.

— Да. Спасибо.

На этом связь окончилась. Прежние пропорции не восстановились. Впервые я подумал, что можно иметь полный уверенной силы голос и оставаться величайшим молчуном на свете. Все зависит от того, к чему человек испытывает больше доверия: к собственным голосовым связкам или к читательному рефлексу своего адресата.

«Кхе-кхе, — громко прочистил горло лектор. — Щепетильников, обратите на меня свое внимание и выйдите из аудитории». Конфликт наш прост: я сидел на лекции и ел кедровые орехи, но это продолжалось недолго — раздраженный Иса Адыгович прервал объяснение Фурьёвых рядов и попросил меня удалиться. Он давно меня не любит, наверное с тех пор, как мы столкнулись с ним у входа в туалет, очень тесного и неудобного, и он заявил о моем неуважении к его сединам. Я, растерявшись, ответил: «Где два оленя прошло, там тунгусу всегда большая дорога».