К истокам Руси. Народ и язык - [85]

Составителя «Диалектологического атласа русского языка» оставили, кажется, без внимания русское продолжение еще праславянского слова *koporul'a, обозначение заостренной палки, мотыги, лопатки и т. п.[553] Его продолжения и на русской почве ведут себя как архаизм, ср. диал. (арханг.) копоруля[554], а также диал. (моск.) копырюля[555]. Эти отношения были бы неполными без архангельских данных.

Чрезвычайно интересен случай, привлекший наше внимание уже давно и призванный восполнить одну из лакун сводного центрального атласа. Имеется в виду еще праславянский лексический диалектизм (локализм) *къгтуs1ъ/*čъrmyslъ. Первый вариант известен только в восточнославянском (русск., укр., блр.), зафиксирован также в древнерусских памятниках, второй – *čъrmyslъ – обнаруживает продолжения только в кашубских говорах, и там, и тут – в значении «приспособление для ношения, подвешивания», см. специально[556]. Карты «коромысло, коромысел» в кратком, сводном «Диалектическом атласе русского языка», к сожалению, не оказалось. См. только косвенные данные в других тематических картах 29, 52 «Диалектического атласа…» т. III (лексика и Комментарии), однако специальная карта на тему этого слова показалась важной, в частности, для лексики литературного языка и для проблемы среднего рода в том числе. Смею надеяться, что эта карта[557] представляет не только «архивный» интерес, ибо уже с первого взгляда видно, что карта «получилась» в соответствии с самыми строгими требованиями лингвистической географии. На ней четко представлены две главных периферийных (латеральных) зоны с продолжениями более древней формы м.р. *kъrmyslъ – западная, сопредельная с однотипными украинскими и белорусскими данными, и восточная, несколько более прерывистая (вообще фиксация здесь восточной периферии в принципе интересна). Основной же сюжет карты – выявление подобия неширокого коридора, вытянутого в направлении ЮЗ – СВ, в южновеликорусских говорах, с расширением в средневеликорусских говорах и с абсолютным господством в северновеликорусском. Всю эту центральную фигуру занимает инновационная форма ср. р. коромысло. Кроме историко-лингвистического и, может быть, культурно-исторического значения этих сведений по истории вариантов коромыс(е)л – коромысло здесь проступает и аспект общей судьбы среднего рода, об утрате которого в южновеликорусском обычно идет речь, ср. обо ««всех» орловских говорах[558], о морфологических «рязанизмах» типа какайа молоко – к востоку от меридиана Орел – Курск[559]. Случай довольно мощной и влиятельной инновации коромысло ср. р., попавшей в литературный язык и иррадиированной все тем же Югом, как кажется, может свидетельствовать, что упомянутая «утрата среднего рода» – инновация совсем новая, уже не дошедшая до литературного языка.

Давно назрела необходимость пересмотра привычных утверждений о существовании лексических оппозиций типа с.-в.-р. изба – ю.-в.-р. хата, с.-в.-р. конь – ю.-в.-р. – лошадь и т.п. Эти оппозиции к тому же бывают призваны подкреплять далекоидущие выводы о преимущественно северновеликорусской основе русского национального языка – выводы, также заслуживающие пересмотра. По этой проблеме уместно широко процитировать С.И. Коткова, который в наибольшей степени способствовал пересмотру укоренившихся традиций и показал значительность южновеликорусского вклада в общенародный язык, даже несмотря на относительно поздний возраст южновеликорусской письменности (в основном – с XVI в.). Исследования, в частности, показали, что так называемые «типично северные» слова выть, изба, кулига, конь, петух, лонской – все обнаружены в старой южновеликорусской деловой письменности[560]. Сказанное относится почти ко всем якобы северным словам, ср. по данным южновеликорусской письменности XVI – XVII вв. о наличии там слов изба, хлев, конь[561]. Столь же пресловутая оппозиция с.-в.-р. сарафан – ю.-в.-р. понева тоже элементарно не выдерживает исторической, да и ареальной экспертизы. Слово сарафан первоначально обозначало к тому же общую или мужскую одежду[562], в качестве названия женской одежды зафиксировано вторично с XVII в. Важно также иметь в виду, что слово в конечном счете пришло с Юга, заимствовано из персидского языка[563].

В шахматовском наследии довольно видное место занимает еще одно положение, которое вряд ли может быть сохранено, хотя оно и продолжает сохраняться в литературе предмета без должной критики: это концепция великорусской народности как суммы двух различных групп, в терминах ученого – севернорусской и «среднерусской», то есть южновеликорусской[564], концепция всего великорусского как «результата позднейшего сожительства»[565]. Эта двухнаречная схема великорусской народности и языкового ареала (хотя современное понятие «языкового ареала» вообще едва ли подходит для подобной концепции) излагалась ученым порой очень императивно, например: «…Великорусская народность – это научная фикция…»[566], – общность языка и народа он относит «только к позднейшей эпохе жизни обеих групп»[567], всячески акцентируя исконное отличие друг от друга северновеликорусской и южновеликорусской групп