К двадцатипятилетию первого съезда партии - [34]
[92]
глазах были слезы, а сильное волнение передавало глубину их переживаний. И долгое время после первого мая рабочие на заводе собирались и обсуждали вопросы экономического и правового характера. Несколько рабочих за невыход 1-го мая были уволены. Директор Колаш с каждым днем свирепел и придирался к рабочим. Намечалось увольнение с завода нескольких человек, в числе последних был тов. Врублевский. К нему придрались за то, что он принес в завод игрушечного змея, у которого была отломлена голова, и которую он починил на заводе. При выходе с завода через контрольные ворота игрушка была найдена, отобрана, а на другой день он был вызван в контору. Здесь на него набросился Колаш с кулаками, с потоком ругани и объявил, что с завода он уволен и без заштатных. Получив расчет, тов. Врублевский начал дежурить по дороге к заводу, поджидая Колаша. Встретив утром одного, Врублевский его избил до полусмерти. Колаш пролежал после этого недели две в постели. Врублевского хотели арестовать, привлечь за покушение на жизнь Колаша, но Врублевский, предвидя свой арест, скрылся.
В такой сгущенной, тяжелой атмосфере я проработал на заводе до осени 1900 года, когда был арестован за принадлежность к соц.-демокр. партии и распространение нелегальной литературы. Первые дни моего тюремного заключения были даже для меня отрадой: библиотека, громадный подбор книг, возможность читать сколько хочешь, та же сплоченность товарищей заставляла забывать о решетке и лишении свободы. К тому же эти решетки нам не мешали общению друг с другом. Читались рефераты, был и председатель, лишь, как и все, невидимый, так как все это велось через перестукивание в стену. В тюрьме сидело в то время человек 40, и старостой был товарищ, сидевший уже около трех лет, по делу типографии. Жена его так же сидела в женском корпусе, а их сынишка, которому было тогда около 4-х лет, выросший в тюрьме, и которого знали все, был живой связью между женским и мужским корпусами. Он бегал из камеры матери к отцу, от отца к матери, а, если ворота нашего тюремного дворика были закрыты, то он моментально пролезал под воротами и находил отца в кухне или библиотеке. Первый раз на допрос меня повезли в
[93]
закрытой черной карете; дорогой я чуть не лишился сознания, — объясняется это тем, что передо мной везли студента, арестованного за участие в химической обструкции, костюм его был весь пропитан сероводородом, и этот отвратительный запах так убийственно подействовал на мой организм. До допроса я просидел в отдельной комнате с полчаса, пока не пришел в себя. Допрос вел жандармский ротмистр, очень вежливо и любезно предложивший мне папиросу и стакан чаю, от чего я не отказался. Благополучно были записаны ответы на первые вопросы: какой губернии, вероисповедания, но отказ от показаний о принадлежности к партии, распространении нелегальной литературы, о товарищах, принимавших участие в работе партии, привело его в страшное озлобление. Положительно, в его лице появилось что-то звериное, когда он зарычал на меня с угрозой сгноить в тюрьме не только меня, но и отца, и всю семью выслать в Сибирь. Его старания сыграть на моих родственных чувствах потерпели неудачу, я категорически отказался от показаний. Много смеялись в тюрьме над тем, как меня угощал ротмистр чаем, а потом чуть ли не розгами. Это у них, — оказывается, обычный метод. Было еще несколько допросов, но уже ни чаем, ни папиросами не угощали. Ввиду моего категорического отказа от показаний жандармское управление увидело во мне серьезного политического преступника и держало в тюрьме более 3-х месяцев. Но не имея в руках никаких материалов по обвинению, кроме доноса шпика, отпустили меня на все четыре стороны. На завод уже меня не приняли, вечерами же около квартиры вертелись шпики, и товарищи, посоветовали выехать в Конотоп в железно-дорожные мастерские, где было мне поручено создание кружка, что я и сделал, поступив туда слесарем.
Александр Воронин.
[94]
Б. СОЦИАЛ-ДЕМОКР. РАБОТА В ГОРОДАХ ЮГА, СВЯЗАННЫХ С КИЕВОМ.
ОДЕССКАЯ РАБОЧАЯ ГРУППА СРЕДИНЫ 90-Х ГОДОВ К МОМЕНТУ I-ГО СЪЕЗДА ПАРТИИ.
(Отрывки из личных воспоминаний).
Товарищ Невский в своем очерке «Южно-Русский Рабочий союз», описывая деятельность Николаевской организации в 1897 г. коснулся и связи руководителя Николаевского союза т. Троцкого с одесскими группами не осветив, однако, по существу работы одесской организации того периода. Точно также и критик т. Невского т. Стратен («Пролетарская революция» № 9), основываясь, между прочим, и на воспоминаниях М. Мрост — не члена нашей Рабочей Группы, а Красного креста, ничего не прибавил к освещению деятельности одесской группы.
Как непосредственный участник организации 1893-1898 г.г., ввиду почти полного отсутствия воспоминаний, очерков этого времени, я попытаюсь рассказать, как одесская рабочая социал-демократическая группа, по указанию т. Невского «кружок пересыпцев»[46], провалившаяся в общем провале южных организаций в ночь на 11 марта 1898 г., берущая свое начало в 1892-93 г.г. и активно начавшая свою работу среди фабрично-заводского пролетариата в 1896 г., как эта группа, в процессе практической своей работы шла по линии организации и собирания разрозненных социал-демократических групп и к необходимости их объединения в один общий южно-русский центр, а затем и к необходимости съезда.
