— Да! — кричит она мне вслед. — Я так и сделаю.
Я выхожу через боковую дверь на Йорк авеню. Здесь гораздо спокойнее. Никто на меня не смотрит. Я снова стал привидением. Я разворачиваюсь и иду прочь, сам не зная куда. Но одно я знаю точно: я люблю Джеки. Я это знаю, потому что во мне живут ее ладони, ее волосы, ее соски, ее пальцы ног, ее костлявые локти и коленки, ее туфельки, пояса и шарфики, ее тени, ее смех, ее стоны, ее ожерелье из искусственного жемчуга, ее желтые цыганские браслеты, ее серебряная конфетница в форме сердечка, ее серебряная солонка и перечница. А в ком — то живут мои гольф — клубы. А у кого — то есть моя коробка для сигар. И у кого — то — мои запонки с гербом Гарварда. А кто — то владеет жемчугом Джеки в одну нитку. Но и у меня он есть. Что же в них такого, в этих вещах, принадлежащих человеку, что они не тускнеют? В тех вещах, которые ищешь снова и снова, рассматриваешь и вертишь в руках. Прикасаешься к ним пальцами или безмолвным движением мысли в долгую одинокую ночь. Несомненно, эти вещи — знаки любви. В мире, где мы не умеем оставаться друг с другом, мы пытаемся остаться с этими вещами. В мире, где смерть приходит неожиданно и пугает нас окончательным забвением, мы пытаемся помнить, ибо так мы побеждаем ее и так идем вперед в любви и согласии — и в глубоком страхе, мои дорогие американцы, Джеки, я и все вы. Примите мою немеркнущую благодарность.
