Изжитие демиургынизма - [55]

Дмитрию Даниловичу тоже пришли на память напутные слова дедушки Федора: "Живи с соседушкой во добре и со старым и малым. Ссоры и ругань и у обруганного и ругателя одинаково на вороту виснут". Высказы дедушки Федора как присказки и ходили в Мохове. Ваня Бука, тоќже любимец молодежи, любил их повторять. Держал их в памяти и отец Дмитрия Даниловича, Данило Игнатьич.

Упоминание о дедушке Федоре разворошило в Саше гнилую кучу. Не могло забыться, как он мирил его, Сашку Жоха, с ними вот, Митькой Конем и Андрюшкой Поляком. Андрюшка Поляк в школьной стенной газете к заметке Митьки Корня нарисовал батьку Сашки Жоха Илюху Голодного: дремлет в борозде за сохой мужичонко, а лошадка его в борозде "газеты читает", вышла не только ссора, но и драка. Дедушка Федор зазвал Сашука в свою келейку, усадил на лавќку. Сходил в сенцы и принес ему лыжи, сказал: "Ладны ли будут, примерь вот". Старуха Федора подала середку пирога, сказала: "С праздќником тебя, Сашук, с Рождеством Христовым. Поешь вот, да и выходи на горку ко всем". Дедушка Федор в напутье еще досказал: "Ты, Сашук, парень хоть куда, проворный. Вот и разумей как в ладе быть. Серчать на товарищей ровно на воткнутый гвоздь ступить". Слова эти не пошли в прок Саше. Как-то уже после войны, увидев дедушку Федора, сидевшего на завалинке под окном своего дома, он прошел было мимо. Старик окликнул его: "И зашел бы, Сашук. Большим человеком стал и сказал бы что где делается". Саша-Прокурор отговорился: "Да все деќла, некогда, дядя Федор". Старый печник с наклоном головы вымолвил: "Ну, ну, коли так…" Это "Ну, ну, коли так" и застряло укором в Саше. Нет, нет, да и разбередит. И сейчас вот подумалось, что Андќрюшка Поляк отнароку вспомнил о дедушке Федоре, чтобы и так вот его унизить.

Все трое затаенно молчали, как бы вслушиваясь во что-то в себе, сидели, не расходились. Будто завалинное бревно дома Жоховых держаќло их тут какой-то своей властью. Этой властью было их моховское детство и юность. Она и сделала их такими вот разными в сегодняшней жизни. Все оставалось загадочным и необъяснимым, тайным. Вроде бы и хотелось разгадать эту тайну и загадку. Им вот в море жиќзни и был брошен круг с огромного корабля во спасение. Один на мноќгих утопающих. Но как вот спастись всем одним кругом. Или мирно всем держаться за него, или передраться, топя друг друга.

В небе за погостом забрезжило. И как на показ высветились боками два цинковых ведра, брошенных Сашей на кирпичную дорожку. Глядели на мир, как два удивленных глаза из тьмы. Саше хотелось убрать их, оттолкнуть в крапиву. Но он, придавленный воспоминаниями о себе проќшлом, не смел ни подняться, ни рукой двинуть. Всей своей тяжестью навалилась на него гнетущая сила изничтожающей его памяти. Она же разжигала в нем и ярую ненависть и к Корню, и Поляку, взывала к мести. Они всегда унижали его, и теперь унижают. От них ему никуда не уйти, как не уйти от правды… Но у него своя правда, он ею жил и

живет. Это правда тех, кого они называют демиургынами. Но тут вот берет верх правда Корня и Поляка. И в Саше заворошился затравленный зверь.

На траве густела роса. Дмитрий Данилович грел ноги одна о другую. Умиротво-ряясь и радуясь обилию росы, подумал о том, что хоќрошо бы и дождичка перед сеноко-сом. И для яровых, и для картофеля. И травы бы подзагустели. Но роса оседала, кирпичи на дорожке влажќнели, это к ведру. Раздумывая, забыл было, зачем он тут. Но вот кольну-ли глаза и ему цинковые ведра на красных кирпичах. На Сашу от них падал отсвет. Под воздействием этого отсвета он и сидел, будто вросшие в завалинку, опустив голову на грудь. Руки, сжатые в кулаки, лежали на коленях. Дмитрий Данилович, взглянув на такого Сашу, усмеќхнулся. Его кирзовые сапоги были выставлены перед собой и чернели на кирпичах. Куда ни кинь, везде Саше сухо, подумалось не зло… Хоќтелось отбросить мысль о Саше, но сидение под окном его дома, невоќльно наводило мысли о Жоховых. Батько Сашки Жоха, Илюха Голодный, кровопийным клещом впивался в каждого моховца. Сам Сашка, как сын почетного бедняка, пытался атаманить над моховскими парнями. Только вот Митька Корень и Андрюшка Поляк противились Сашке. В колхозную пору Сашка ходил уже признанным комсомольцем активистом. Не спускал с Корней своего недреманного ока и Саша-Прокурор. И вот нежданно-негаќданно им-то уготовано было сойтись в ночи на этой жоховской завалинке. Дмитрию Даниловичу это и было навещано сном о райском саде и голом. Андрея Семеновича тоже какая-то тайна подтолкнула бодрствовать в ночи в раздумьях над своей картиной "Механизатор"… На этой завалинке и свела их судьба, чтобы уж совсем развести. И они, моховские мальчишки, ставшее совсем разными, сошлись в глухой ночи каждый со своими раздумьями о минувшем. Саши-Прокурора для них двоих как бы уже и не существовало. Время его ушло, изошло как что-то чужое. Иссохло, как иссыхает трава по осени, чтобы зимой пропасть. Вместо прежнего Саши было какое-то уже постороннее в сегодняшнем дне сущестќво, по привычке своей все еще чему-то мешающее. Себя такого, сидя на завалинке, Саша тоже осознавал. И как приговоренный к наказанию, неќосмысленно ждал щадящих слов судий своих. Но глухая ночь держала всех в молчании. И Саше слышался себе приговор без обжалования. Саќши-Прокурора, грозного обвинителя мирян, больше как ыбы уже и не было.