Изюмка - [25]

«А так. Сначала – козлов, потом – решетку.» – «Какая разница?» – «Ну-у, так… – затруднился Изюмка. Так бывало всегда, когда он пытался перевести в слова свои ощущения. Он думал, что так бывает только у него, и не знал, что это – у всех. Если бы узнал – обрадовался. – А вдруг вам потом надоест? Если козлы останутся – нормально. А если одни решетки? Бр-р!» – Изюмка поежился.

Художник задумался и положил кисть. – «Наверное, ты прав, и в том, что я рисую именно так, а не иначе, есть какой-то смысл, – медленно сказал он. – Что-то от моей внутренней сущности, от ощущения мира, прожитой жизни…» – Изюмка вежливо покивал и потрусил прочь. Когда люди начинали говорит «об умном», у Изюмки портилось настроение. – «Интересно, – думал он. – Почему Серый так никогда не разговаривает? Или вот Варька, иди тетя Лиза?»

Без Изюмки сектор казался пустым и промозглым. Топотали копыта яков, мерно жевали сено зубры. – «Вот ведь твари безмозглые!» – пробормотал Серый и вышел «на свежий воздух». Водянистый, полубессмысленный взгляд его уперся все в того же художника и его розовый шарф. Подойдя на несколько шагов, он осмотрел картину дальнозоркими, как у всех выходцев из села глазами. После ухода Изюмки она не изменилась. Художник обернулся и окинул нового зрителя вопросительным взглядом. – «Ты чего, мил человек, сидел что ли?» – в ответ на его вопрос спросил Серый. – «С чего это вы взяли?!» – вскинулся художник. – «Гляжу – любо тебе тюрьму писать…» – Художник, мгновенно остыв, развел длинные руки. – «Да вот так как-то…» – В голове его заворочались всякие мысли, вспыхнули образы, ассоциации, даже какие-то стихи вспомнились. Он еще раз внимательно осмотрел Серого и, вздохнув, решил, что для этих сложных мыслей собеседник также негоден, как и только что убежавший мальчик.

«А вот ты ученый человек… – сказал Серый и рассеянный взгляд его вдруг сконцентрировался, обрел осмысленность. Художник качнул было протестующе головой, но понял вдруг, что Серый употребляет слово „ученый“ в его исходном значении: человек, который учился. – Ученый человек, ты и скажешь. Парнишка у меня рисует. Обожди минуту, я принесу. А ты скажи: может толк быть?»

Серый вернулся на сектор, а художник глядел на низкие облака и красиво думал о связи решеток и своей плавной, в общем-то вполне благополучной жизни, и отчего-то называл себя в этих мыслях «узником совести».

«Вот, глянь, скажи,» – Серый отвлек его, сунул неровно оборванные альбомные и тетрадные листки.

Художник долго перебирал их чуть дрожащими тонкими пальцами. Потом задержал взгляд на одном из них. Синий козел с розовыми рогами, темно розовый бетон закрученной крутой спиралью лестницы. Темно-синее небо. Никаких решеток. Граничное напряжение и покой одновременно. Прыжок и остановка. Момент и вечность. Плохие краски, а если бы хорошие…

В горле у художника запершило: «Где он учится?» – «В школе, где ж еще? В третьем, кажись, классе, – пожал плечами Серый и только тут понял вопрос. – Да нигде. Где ж ему учиться?» – «Послушайте, Серый, это ваш сын?» – не зная Серого, художник чутьем уловил из окружающей среды его имя. Серый покачал головой. – «Мальчику нужно учиться, слышите? – увидев, что Серый вопросительно хмурится, художник взял его за рукав и принялся убеждать. – У него явные способности. Их надо развивать. Понимаете? Слушайте, слушайте меня! – почти в отчаянии он пытался поймать ускользающий взгляд Серого. – Кто его родители?» – «Мать только, – устало вздохнул Серый. – Пьет. Сестра еще…» – «Но как же? – волновался художник. – Может, я?.. – и тут же сник. – Нет, я не смогу. Тут нужен другой учитель, смелее, раскрепощеннее, чем я… Я только испорчу, убью…»

– «Ну не можешь, и ладно! – резко сказал Серый, не дослушав и не поняв бормотания художника. – Ясно-дело, своя жизнь у каждого, свои дела. А на добром слове спасибо. Может, и придумаем чего, – он вынул рисунок из сопротивляющихся пальцев художника. – Бывайте пока. Желаю творческих успехов,» – улыбнувшись жутковатой клоунской улыбкой, Серый скрылся в дверях сектора.

Художник, чувствительный как все люди искусства, сморщился, задрожал, начал быстро собирать вещи и судорожно искать носовой платок. Когда он волновался, у него всегда начинался насморк.

* * *

Варька и Изюмка шли в школу. Обычно Варька старалась убежать раньше и прогоняла брата, если он увязывался за ней.

«Ну чего ты за мной как хвост тащишься?!» – «А чем я тебе мешаю?» – удивлялся Изюмка. – «Мало ли у меня дел! – раздувая ноздри, ярилась Варька. – Поговорить с кем… А тут ты…»

Сегодня Варька думала о чем-то, шла, опустив голову, и не гнала от себя Изюмку. Лужи подернулись первым хрупким ледком, и Изюмка с хрустом давил его башмаками, прыгая от лужи к луже. Портить лед было жалко, но удержаться он не мог.

– «Зима скоро», – сказала Варька, обернувшись на особенно громкий хруст – «Ага, – согласился Изюмка. – Снег будет. Горки.» – «А у меня пальто зимнего нет…» – «Ну, купит мама чего-нибудь…» – «Чего-нибудь! – вскинулась Варька. – Чего-нибудь! В клеточку! С кошкой искусственной! Все смеяться будут! Не хочу чего-нибудь! Хватит! Надоело!» – Изюмка с удивлением посмотрел на Варьку, пожал плечами. Ему было совершенно все равно, что на нем надето. Лишь бы не холодно и не мокро. Но Варька – девчонка, другое дело… – «А какое пальто хорошее?» – спросил он, чтобы поддержать разговор. – «Хорошее, это когда приталенное и с воротником, – остывая, объяснила Варька. – И воротник чтобы натуральный. Песец там, или лиса… чернобурка…» – «Ага!» – сказал Изюмка.