Изыде конь рыжь... - [5]

- Скажите, - спрашивает секретарь, - как оно было в Москве?

Подробности столичного революционного переворота в Петербурге знали все, частью из выходивших тогда еще газет, частью из телефонных разговоров, частью от беженцев, но слова и картинки рассыпались с грохотом, как типографский набор. Или без грохота, с воем и визгом... как это вышло с Государем...

- Ну, Павел Семенович... - фыркает неприлично молодой доктор и директор, разводит руками. - Россию просто смыло в четыре дня. В сравнении - у нас тут очень неплохо идут дела.

- Павел... Семенович! - ахнуло из-за дверей. Секретарь привычно напряг скулы, как бы скривился, на этой паузе. Спасибо, что при посторонних Пашкой-бестолочью не кличут, и такое было. - Хватит там лясы точить! Сюда извольте себя любимого принести немедленно!

Было нестерпимо и обыденно тошно, морковная муть, называемая чаем, подступила к горлу. Как вчера и как в прошлом году, как еще до войны. Он давно служил секретарем господина губернатора. Чай пророс морковной ботвой, кофе обзавелся приставкой "эрзац", как в прошлую войну, сахар стали мешать с неведомой горьковатой дрянью, спасибо, что не со стеклом. Только его высокопревосходительство остался верен себе. Как вслед за днем бывает ночь. Схватить бы меч - и с криком "Крыса, крыса!"... И понимание, что дурит Петр Константинович даже не по привычке, а в общее успокоение - не помогало.

- Приваживаете! Прикармливаете! Делать нечего? Где протокол заседания отопительной комиссии?

- Извольте, ваше высокопревосходительство, - секретарь подал тонкие, синюшные от холода и пачкавшей копирки, листы.

Губернатор с астматическим присвистом заглотнул очередной разнос, проглядел протокол, сделал еще пару заходов и с омерзением прогнал Павла Семеновича прочь. У господина профессора хватило деликатности к тому времени покинуть приемную.

Можно было смело сказать, что день не задался.

И ошибиться. Потому что перед вечерним совещанием зашли в приемную Леонид Андреевич с Евгением Илларионовичем - да, войдя, разговора и не прервали.

- Но вы же понимаете...

- Я все понимаю, дражайший Леонид Андреевич - и именно поэтому считаю арест делом даже не преждевременным, а вовсе ненужным. Во-первых, нам нужен вычислительный центр, а он встанет...

- Что вы, Евгений Илларионович. Штолле прекрасно справится.

- Вот тут вы ошибаетесь, Леонид Андреевич. - Генерал-майор, по мнению секретаря, точно соответствовал образу жандарма из плохой фильмы о начале прошлого века: мягкий, медленный, ласковый и очень-очень страшный. - Александр Демидович Штолле - в высшей степени достойный ученый и прекрасно бы справился, если бы на земле царил мир, а в человецех - благоволение. А поскольку дело обстоит иначе, то сохранить лабораторию он не сможет. А мы будем заняты делами более насущными, и лаборатория Павловского повторит судьбу Пулкова и нашего основного вычислительного центра, что будет весьма горько.

Начальник департамента полиции морщится всем своим длинным лицом. Секретарь понимает: слишком уж привыкли полагаться на математиков. Во всем: от расчета расходов топлива до выявления домов с незамерзшими трубами - для подселения.

- Они нам, увы, нужны. Это первое. Далее - сотрудничество с генерал-губернатором и, в особенности, с нами весьма компрометирует Владимира Антоновича в глазах его более... свободолюбивых друзей. А это - желательное развитие событий. Кроме того, - тут Парфенов понижает голос, не до шепота, но за дверью уже не слышно, ни за той, ни за другой, - как успели сообщить мои московские коллеги, во время тамошних событий наш Владимир Антонович был как-то очень короток с Лихаревым. А Лихарев, как вы знаете, в новое правительство не вошел и вообще никуда не вошел, и, по слухам, собирался к нам, если уже не в городе. Согласитесь, что в этих условиях арест - мера немыслимая.

- Короток? - если Леониду Андреевичу неприятно, что его обошли с новостями, то по лицу и голосу того не прочесть. А может, даже и не обошли.

- Ходит слух, что они - друзья детства. По приюту.

Теперь морщатся оба.

- Скверная история, да, - сам себе кивает Парфенов. - Вернее, была скверной тогда. Сейчас-то... В любом случае, как мне кажется, одной возможности найти Лихарева, прежде чем он что-нибудь у нас учудит, достаточно, чтобы ограничиться наблюдением. Это если не вспоминать о том, что Владимир Антонович как он есть составляет славу российской науки.

Секретарь не замер, не пытается слиться с обстановкой. Сидит себе, работает с бумагами, слушает, раз говорят. Есть люди, которые не видят курьеров, техников, или как там в старом рассказе, почтальонов. Леонид Андреевич - из их числа. А вот Евгений Илларионович - нет. Он всех нарочно замечает и со всеми вежлив. И если он, войдя в приемную, не поздоровался и служебные тайны обсуждает, как будто вокруг северный полюс и от белого медведя до медведя за семь лет не доскачешь, то, значит, не забылся, а имеет свои виды, чтоб им пусто было.

Уже и внутрь давно проследовали, и двери закрылись, и чаю подали - и самому выпить пора, время, и дел еще столько, а все сидишь, как журавль с мытой шеей, думаешь - это Евгений Илларионович директора Рыжего предупреждал или, наоборот, провоцировал? Или даже не Рыжего, а вовсе - самого секретаря? И что теперь прикажете делать?