Извилистые тропы - [69]

«Ваша деятельность в сфере управления направлена то на одно, то на другое, а не на все единовременно, и так получается, что вместо того, чтобы принять серьезные основательные меры, мы время от времени лишь латаем прорехи; как тут не вспомнить всем известную притчу про хозяйку, которая жарила курицу, зажигая хворостину за хворостиной, — хворост сгорел, а курица так и не поджарилась. На этом пути Ваше величество ожидают нужда и лишения… Вашему величеству было бы полезно, нет, необходимо, чтобы за Ваше дело взялись сразу с нескольких концов, тогда будет возможно навсегда избавить Вас от тисков финансовых затруднений, а не ослаблять лишь слегка их давление, когда оно становится невыносимым».

Что касается исков, этих нескончаемых требований решить дело в свою пользу, которые поступали каждый день, то Фрэнсис признавался: «Удовлетворить все просьбы значило бы разорить корону и народ. Отказать во всех просьбах значило бы огорчить всех и никогда более не видеть ни одного довольного лица… А тщательно и всесторонне все взвесить и сделать так, чтобы никому не было обидно, и при этом еще способствовать тому, чтобы Ваши помощники могли урегулировать вопросы, не доводя их до обращения в суд… И при этом назначить хорошего лорда-казначея, задачей которого является следить за состоянием дел, не доводить до разбирательств в суде, отменять пенсии, проверять привилегии, сомневаться в заслугах просителей… словом, быть для Вашего Величества помощником, каким много лет был лорд Берли, который просеивал для Вас и просьбы, и просителей».

У Фрэнсиса имелся на примете кандидат на пост лорда-казначея — лорд главный судья суда королевской скамьи сэр Генри Монтегю, но его назначили только в конце ноября. Что до конфликта по поводу трона Богемии, то с одной стороны на короля Якова давил испанский посол, а с другой — изводил постоянными требованиями поддержки его зять Фридрих, и потому Фрэнсис отстранился; а его величество лишь твердил, что Господь все устроит к общему благу, он на Него уповает. Похвальная позиция для верующего, но не слишком пригодная для ведения внешней политики страны. Неудивительно, что при таком состоянии дел, когда ни один из вопросов не решался, Фрэнсис писал маркизу Бекингему: «Если я сейчас умру и меня вскроют, то в моем сердце увидят дела короля, как в сердце королевы Марии должны были, по ее словам, увидеть Кале». (Кстати, в конце мая Бекингем женился на леди Кэтрин Мэннерз, дочери графа Ратленда. Ни в этом письме, ни в последующих лорд-канцлер ни единым словом не обмолвился об этом браке.)

Второго сентября стало известно, что испанская армия, поддерживаемая императором Германии, вторглась на территорию Рейнских и Пфальцских княжеств, и пфальцграф Фредерик — или король Богемии, как он любил себя называть, — оказался в очень трудном положении, поэтому его величество был вынужден принять решение. Хоть он и считал, что его зять узурпировал трон Богемии, ему все же следует оказать помощь, и потому необходимо созвать парламент. Фрэнсис Бэкон, обрадовавшись, что наконец-то кончился период бездействия, начал писать обращение к новому парламенту:

«Мы постановили, следуя решению нашего тайного совета, созвать парламент в нашем Вестминстерском дворце и желаем, чтобы нижняя палата состояла из самых здравомыслящих, самых талантливых и достойных людей, каких только можно найти в стране, ибо сейчас это важно, как никогда еще не было раньше… опытные парламентарии… мудрые и осмотрительные государственные деятели, искушенные в тонкостях политики… солидные граждане, представляющие города с самоуправлением и университеты… глубоко религиозные, однако не склонные ни к слепому фанатизму и предрассудкам, с одной стороны, ни к ереси и к бунтарству с другой».

Было условлено, что парламент соберется в январе 1621 года; до этой даты оставалось три месяца, а пока лорду-канцлеру предстояло рассмотреть еще одно неприятное дело. Ему вместе с его коллегами, членами совета, надлежало судить своего друга и единомышленника сэра Генри Йелвертона, генерального прокурора, которого несколько месяцев назад временно отстранили от должности. Обвинялся он в том, что, не имея на то полномочий, внес в новую хартию, дарованную лондонскому Сити, несколько положений, которые вызвали возражения. Это сочли серьезным проступком и предписали ему предстать перед высшим королевским судом. Лорд-канцлер набросал конспект своего выступления. «Как человек, я скорблю, ибо мы вместе учились в школе барристеров в Грейз инне; вместе трудились, когда я стал поверенным; вместе служили на государственной службе; он всегда отзывался обо мне более лестно, чем я того заслуживаю; к тому же он человек самых прекрасных и высоких достоинств, мы стали друзьями с самой нашей первой встречи, и я тем более ценю эту дружбу, что она продолжалась всю жизнь. Но как судья я считаю его проступок очень серьезным и требующим принятия срочных мер… иначе если высокоученый советник будет и далее использовать свое искусство, дабы множить выдаваемые судами предписания, то королевство будет весьма скоро разрушено. Большая и малая государственные печати, королевский перстень с печатью — знаки высшей власти, они следуют воле короля. И при этом предлагаемые высокоученым советником проекты законов и пояснительных записок могут также влиять на волю короля».