Извилистые тропы - [39]

Взаимная неприязнь и недоверие друг к другу с неизбежностью проявлялись во всех их беседах. От подобных переговоров успеха ждать не приходилось. Генеральный прокурор настаивал, что Пичема должно судить за измену, тогда как лорд верховный судья все время что-то записывал и не высказывал своего мнения, он заявил, что представит его в письменном виде. Когда он наконец это свое мнение представил, то оно свелось к тому, что «поношение и клевета, имеющие целью доказать, что король недостоин управлять страной, являются не государственной изменой, а оскорблением Его Величества».

Через несколько недель проволочки Пичема снова привели на допрос, это было 10 марта. На этот раз он набрался дерзости и стал вообще отрицать, что подстрекательский памфлет написал он, даже заявил, что его автор совсем другой человек, носящий такое же имя, он-де приезжал к нему несколько лет назад и, видимо, оставил где-то в доме свои бумаги! Фрэнсис писал в своем отчете королю: «Этот жалкий негодяй от всего отпирается, твердит, что даже почерк не его… но ни один суд в мире не сочтет смягчающим обстоятельством это отрицание своего почерка, ведь почерк невозможно подделать, а Адамс (свидетель) под присягой подтвердил, что это его рука, да и сам он неоднократно в этом признавался; своей наглой ложью он лишь усугубит тяжесть своего омерзительного преступления». Слушание дела было отложено до выездной сессии в графстве Сомерсет, которая должна была состояться в августе и в которой генеральный прокурор не принимал участия. Преступление Пичема квалифицировали как государственную измену, однако его не повесили, и он несколько месяцев спустя умер в тюрьме Тонтон.

Второе дело о государственной измене, в которой обвинялся мистер Сент-Джон из Мальборо, протестовавший против сбора средств для пополнения казны короля, рассматривалось в Звездной палате в конце апреля. Генеральный прокурор произнес гневную речь, в которой обвинил подсудимого в распространении клеветнических слухов, «в гнусной, подстрекательской клевете или, говоря языком Писания, в хуле самого короля; он представил его величество отступником, поправшим великую священную клятву, которую он принес при вступлении на престол, клятву, на которой зиждется монаршая власть; отступником, покусившимся на свободы, законы и традиции королевства; а это проступки, на которые были бы способны разве что еще один Генрих Четвертый или Ричард Второй…»

Звездная палата приговорила Сент-Джона к пожизненному тюремному заключению и к штрафу 5000 фунтов. Два месяца спустя Оливер Сент-Джон полностью признал свою вину, и через некоторое время его выпустили из Тауэра.

А вот третье дело о государственной измене слушалось в суде королевской скамьи 17 мая, обвинялся некто Джон Оуэн, католик, отказывающийся присутствовать на англиканском богослужении и признавать верховную власть короля, и во время суда над ним генеральный прокурор также произнес гневную обличительную речь, ведь дело Оуэна было сходно с делом Уильяма Толбота, осужденного за те же преступления еще в январе. Уильяма признали виновным, однако не повесили, как не повесили и других, а через три года освободили при условии, что он покинет страну.

Сессия закончилась, и Фрэнсис Бэкон мог теперь снова удалиться в Горэмбери, без сомнения, довольный, что процессы по обвинению в государственной измене удалось провести без особых затруднений и что у его величества было не слишком много поводов досадовать и гневаться. Могли он предвидеть, что осенью ему придется вести дело куда более серьезное, чем все предыдущие, дело, которое поставит короля в высшей степени в щекотливое положение и привлечет внимание всей страны.

Все началось со слухов, которые поползли летом по Лондону и наконец достигли ушей первого министра сэра Ральфа Уинвуда. Шептались о том, что сэр Томас Оувербери, бывший некогда близким другом графа Сомерсета и заключенный два года назад в Тауэр, где неожиданно умер 15 сентября 1613 года, оказывается, умер не своей смертью, как считали раньше, а был отравлен кем-то из охраны Тауэра.

Сэр Ральф Уинвуд тотчас же допросил коменданта Тауэра сэра Джервейса Элуиза. Тот сначала увиливал, уверял, будто узника пытался отравить помощник надзирателя Ричард Уэстон, но он, Джервейс Элуиз, об этом узнал и предотвратил покушение. Ему приказали написать подробный отчет обо всем произошедшем, и он признался, что слышал, будто узника Оувербери в самом деле отравили, поставив ему клизму с мышьяком, который принес посыльный аптекаря, а он, Элуиз, не разглашал этих сведений из страха подвергнуть опасности некоторых «высокопоставленных особ». Этими высокопоставленными особами были, как можно догадаться, граф и графиня Сомерсет.

Слухи уже перестали быть просто слухами, их было не пресечь. Первый министр уведомил его величество, его величество приказал провести полное дознание, и дело было поручено самому главному судье в стране сэру Эдварду Коуку.

В высшей степени сомнительно, что король приказал бы провести подобное расследование в 1613 году, когда Оувербери умер. Граф Сомерсет был тогда в большом фаворе и готовился жениться на графине Эссекс. После их свадьбы отношения между королем и фаворитом изменились. Сомерсет сделался властным и капризным, и теперь король — и не только король, но и королева Анна, которая всегда терпеть не могла Сомерсета, — души не чаяли в очаровательном Джордже Вильерсе, которому была пожалована должность королевского постельничего. И раскрытие правды об отравлении, которое могло обернуться для короля Якова катастрофой в 1613 году, сейчас, в 1615 году, стало просто серьезной неприятностью. Он лишь надеялся, что верховный судья Коук будет действовать благоразумно, что все второстепенные персонажи будут арестованы, приговорены и наказаны, и тем эта злосчастная история и кончится.