Известие о похищении - [46]

— Умоляю, спросите у президента и членов Совета безопасности: им что, для поправок в Указе обязательно нужны под дверью мешки с трупами заложников?

С таким же отчаянием спустя несколько часов она повторила свою просьбу об изменении Указа лично президенту. Слухи, что Нидия жалуется на бесчувственное отношение к чужому горю, уже дошли до Сесара, и он постарался говорить спокойно и убедительно. Напомнив, что Указ только-только принят, президент объяснил, что требуется время, чтобы увидеть, как он работает. Однако Нидии по-прежнему казалось, что все эти аргументы — не более чем предлог, чтобы не делать того, что нужно сделать немедленно.

— Продление установленного срока необходимо не только ради спасения заложников,— убеждала уставшая от объяснений Нидия.— Это единственное, чего ждут террористы, чтобы начать сдаваться. Измените срок — и они вернут Диану.

Гавирия не уступал. Он верил, что жесткие сроки сдачи — краеугольный камень всей его политики подчинения правосудию, а менять их — это признать, что путем похищений Подлежащие Экстрадиции добились своего. Конституционная Ассамблея начнет работу в ближайшие дни, и на фоне тревожных слухов нельзя допустить, чтобы из-за слабости правительства наркомафия добилась амнистии. «Демократии не угрожала опасность после убийства четырех кандидатов в президенты или отдельного похищения,— говорил впоследствии Гавирия.— Реальная угроза демократии возникла с появлением тенденции, опасных планов и просто разговоров о возможной амнистии». Иначе говоря, возникла опасность, что следующим объектом похищения станет совесть Конституционной Ассамблеи. Гавирия уже решил твердо и бесповоротно: если это произойдет, он распустит Ассамблею.

Одно время Нидия уговаривала доктора Турбая сделать что-нибудь, чтобы поднять общественность на защиту заложников: организовать многолюдный митинг перед президентским дворцом, мирную забастовку, направить формальный протест в ООН. Но доктор Турбай не соглашался. «Он всегда был таким из-за своей ответственности и чувства меры,— жаловалась Нидия.— Но мы-то знали, что он сам умирает от горя». Это не утешало и не успокаивало ее, а вызывало еще большее раздражение. И Нидия решила написать президенту личное письмо и «убедить его принять необходимые меры».

Стремясь успокоить нервы жены, 24 января доктор Густаво Балькасар уговорил ее провести несколько дней в Табио, где у них был небольшой дом в саванне, в часе езды от Боготы. Они не приезжали сюда со дня похищения дочери. Нидия захватила с собой походный образ Девы Марии, две большие свечи на пятнадцать дней каждая, а также все необходимое, чтобы не отрываться от реальной обстановки. Бесконечную ночь в холодной саванне она в одиночестве простояла на коленях перед образом Девы Марии, моля заслонить дочь надежным хрустальным сводом от унижений, страха и пуль. В пять утра после короткого беспокойного сна Нидия села за обеденный стол и начала писать обо всем, что накопилось в душе. Целое утро она торопливо заносила на бумагу ускользавшие мысли и плакала, рвала черновики и снова плакала, переписывала все набело и вновь обливалась слезами.

Вопреки ее ожиданиям, мысли ложились на бумагу четко и уверенно. «Я не пишу Вам открытое письмо,— говорилось в начале.— Хочу лишь довести до сведения президента моей страны, которого уважаю, свои скромные размышления, вполне объяснимые тревоги и мольбу». Несмотря на неоднократные обещания президента не предпринимать попыток силового освобождения Дианы, Нидия решила еще раз письменно повторить свою просьбу: «Знает вся страна и понимаете Вы сами, что, прочесывая местность, полиция может наткнуться на заложников, и произойдет ужасная трагедия». Убежденная, что только препоны, возникшие вследствие второго указа, мешают Подлежащим Экстрадиции продолжить освобождение заложников, начатое накануне Рождества, Нидия привлекла внимание президента к новой реальной угрозе: если правительство само не примет меры для ликвидации этих преград, заложники рискуют оставаться в плену вплоть до решения вопроса в Конституционной Ассамблее. «В этом случае обстановка страха и тревоги, в которой живем не только мы, родственники, но и все общество, продлится еще несколько бесконечных месяцев»,— писала Нидия. Письмо заканчивалось тонким реверансом: «Мои убеждения и уважение, которое я питаю к Вам как к первому руководителю нации, не позволяют мне навязывать свое мнение, но считаю необходимым просить, чтобы, защищая несколько невинных жизней, Вы не оставили без внимания фактор времени». Окончательный текст письма, переписанный набело разборчивым почерком, уместился на двух с четвертью листах обычного формата. Чтобы узнать, как отправить письмо, Нидия связалась с личной канцелярией президента.

В то же утро произошел новый виток трагедии: стало известно о гибели главарей банды братьев Приско — Давида Рикардо и Армандо Альберто,— обвиняемых в убийстве семи политических лидеров за последние годы и организации ряда похищений, в том числе, Дианы Турбай с коллегами. У одного из убитых нашли документы на имя Франсиско Муньоса Серны, но Асусена Льевано, увидев фотографию убитого в газете, узнала в нем Дона Пачо, который опекал ее и Диану в плену. Все понимали, что в такой сложный момент смерть братьев Приско является для Эскобара невосполнимой утратой и ответные действия не заставят себя долго ждать.