Извек - [21]

До Торжища добрался к вечеру, свернул к ближайшему постоялому двору. Проследил, чтобы Ворона устроили как следует, прошёл сквозь шумный полумрак харчевни и, прихватив кувшин молока, поднялся в предложенную хозяином конурку. Лязгнул запором, выхлебал полкувшина и, едва стащив сапоги, прямо в одежде завалился на лежанку.

Утро прорвалось сквозь сон многоголосым гамом, лаем собак и трелями счастливых птиц. Издалека доносились зазывания особо горластых торговцев. На крыльце слышались чьи-то шаги, то размеренные и тяжёлые — постояльцев, то торопливые и лёгкие — тех, кто обихаживал гостей. Стукнула воротина, тяжело протопала тягловая лошадь, запряжённая в гремящую подводу.

Сотник сладко потянулся. Вспомнился вчерашний недопитый кувшин, и брюхо заявило, что пора бы позавтракать. Пока обувался, откуда-то принесло запах печёного гуся. Не то чтобы больно жирного, но с приправами и мягкими сахарными косточками.

— Скорей… — пробормотал Извек. — Никаких дел, пока в брюхе не устроится гусик или парочка куропаточек и кружка-другая пива.

Он быстро спустился во двор. Пару раз накренив подвешенную на верёвке бадью, сполоснул лицо, разгрёб спутанные волосы. Стряхивая с бороды воду, заглянул на конюшню. У входа маячил местный дружинник, следящий за порядком у постоялого двора. Торжище — есть Торжище. За всем глаз надобен. Приезжий вправе рассчитывать на охрану: свою, лошадей и товара. Ворон стоял довольный. В яслях желтел недоеденный овёс, в бадье поблёскивала ключевая вода. Седло и потник висели на перекладинах. В сторонке, на четырёхгранных гвоздях, дожидались перемётная сума, колчаны, уздечка. Позади раздался голос охранника, гордый и добродушный:

— Всё в целости. Конь сыт и напоен. Здешние хозяева дело знают.

Сотник оглянулся на подбоченившегося дружинника.

— Вот и славно. Пора и мне быть сыту и напоену.

Охранник, кивнул и указал на дверь.

— Тогда тебе туда. И насытишься, и напьёшься. Токмо, ухо держи востро. У нас хоть и порядок, но кошели режут. Правда всё, что больше кошеля, не берут — с этим строго.

Извек благодарно склонил голову и двинулся к харчевне. Перед самым крыльцом его обогнали. Высокий боярин взлетел на крыльцо и потянул руку к кольцу, но дверь сама распахнулась, едва не своротив ему нос. В проёме обрисовался живот, поддерживаемый широким шитым поясом. За животом выплыла грудь и череда гордо поднятых, покрытых густой щетиной, подбородков. Дородный купец поперёк себя шире, степенно выдвигался из корчмы, отдуваясь после обильного завтрака. Боярин не успел остановиться и ткнулся в бочку купеческого брюха. Купец колыхнулся, как студень, но ходу не сбавил. Проплывая мимо отлетевшего к перилам боярина, примирительно пропел елейным голосом.

— Не спеши, уважаемый, там ещё осталось. Всем хватит.

Долговязый зло сверкнул глазами.

— Да, по твоей требухе не скажешь, — процедил он сквозь зубы. — Разве что хозяина ещё не съел… пойду гляну.

В заплывших глазах купца зародился ленивый гнев но, когда бадья его тела закончила разворот, на крыльце уже никого не было. Купец попыхтел, как разъяренный бык, потоптался на месте, пошевелил губами, плюнул и поплыл на шум Торжища. Извек подчёркнуто церемонно обошёл тушу по кругу, извиняющимся голосом проворковал.

— Пойду и я гляну, вдруг что осталось. Хотя, думаю вряд ли!

Сумрак харчевни встретил жаркими запахами. Гусиный дух переплетался с ароматами запечённых молочных поросят, жареной рыбицы и томлёных перепелов. Особый оттенок вносила молодая кабанятина, прихваченная углями до пузырящейся корочки, отжатая в пиве оленина и зажаренные в сухарях кулики. По столам потели плошки с солёными грибами, лохматыми пучками душистых трав и мочёными яблоками. В дальнем углу нашлась и ожидающая седока лавка. Не успел Извек сесть, как появился расторопный отрок. Оценивающе зыркнув на гостя, без запинки выпалил всё, что доходило на кухне. Переведя дух, шмыгнул носом и уже медленнее огласил содержимое погребов:

— Квасы клюквенные, солодовые, сладкие, забористые, кислые… пива тёмные, светлые, янтарные, горькие, мягкие… вина ромейские, таврические, чёрные, красные, белые… сурьи новые, годовалые, густые, тяжёлые… бражки яблочные, смородиновые, грушевые, свекольные, земляничные, а так же простокваши, варенцы, молоко и сметаны… стоячие и пожиже.

Сотник терпеливо заслушал нескудный разнобой. Кивнув хлопцу, поправил бороду и поднял указательный палец.

— Гуся! Не то чтобы большого, но душевного. Пива, хозяйского, не для гостей. И… грибочков, новых, под травкой, чтобы маленькие, да поострей.

Отрок понимающе улыбнулся.

— Возьми вьюнов на загладочку, — посоветовал он вполголоса. — Брат нынче на зорьке натягал. Лопаются от жира, язык проглотишь.

— Валяй, — согласился Сотник.

Хлопец растопырил рогаткой два пальца и ушмыгнул выполнять. Извек потащил из-за пояса кошель. Отыскав глазами щель меж досок, потянулся, сунул монеты в прореху. Цены конечно, об эту пору всегда немалы, но, в общем-то, и не особо шальны. Две мелких монеты в разгар торжища — не разор.

Пацан не заставил долго ждать. Перво-наперво, как водится, приволок пиво, поставил перед гостем кружку и, прихватив плату, поспешил за едой. Гусь оказался почти таким, как представлялось. Мягкий, в меру жирный, с сочными, охотно поддающимися зубам, косточками. Не сплоховали и грибочки. Укладывались в ложку по три-четыре штуки, пахли пряно и свежо. Под стать и пиво. В меру горьковатое, с той бодрящей забористостью, что свербит в носу, веселит и разгоняет по жилам благостное ощущение беззаботности. Покончив с грибами и большей частью гуся, Извек дождался второго кувшина и обновив кружку, не спеша взялся за румяные хрустящие крылышки. Скоро о птице напоминала лишь горстка перемолотых крепкими зубами костей. Прихлёбывая пиво, Сотник откинулся к стене. Появившийся отрок сгрёб гусиное блюдо и грибную плошку. Взглядом поинтересовался на счёт очереди вьюнов, уловил утвердительный кивок гостя и, блеснув улыбкой, исчез за последним угощением.