Изумительное буйство цвета - [92]

— Правда, в этом поезде лучше? — говорит она.

Я улыбаюсь, меня радует ее естественность.

— Это потому, что мы едем днем и можем все как следует разглядеть.

— Сама знаю.

В середине нашего путешествия, сразу после Топшема, железная дорога идет вдоль дельты Экса. Начинается прилив, и коричневого цвета вода со злостью движется к полоске каменистого пляжа, идущего параллельно с железнодорожной насыпью. Вода поглощает грязные участки суши и оживляет маленькие лодчонки, что стоят у берега на якоре. В небе полно морских чаек, и их вид поднимает мне настроение.

— Это морское побережье? — спрашивает Меган.

— В общем-то, нет. Там, куда мы едем, песок.

— А это хорошо?

— Подожди — сама увидишь.

Мне всегда хотелось отвезти детей к морю. Это почти то же самое, что ждать их около школы. Я ощущаю закипающее во мне скрытое волнение. Кровь течет быстрее обычного, растекается по всему телу, проносится по артериям, мчится к клеткам мозга.

Едва вступив на платформу в Эксмуте, я сразу же вдыхаю соленый морской воздух.

— Купим что-нибудь поесть? — спрашиваю я, обеспокоенная явно недостаточным завтраком.

Яйца, бекон и жареный хлеб нашли себе приют в мусорной корзине в Эксетере, ожидая возможности составить счастье какого-то бродяги. Интересно, есть ли в Эксетере бездомные.

Меган не отвечает.

— Что?

— Хочу узнать, что мы будем есть.

Она кивает.

— Чего бы тебе хотелось?

— Шоколаду.

— Только шоколад? А рыбу, или чипсы, или бутерброды из «Макдоналдса», или…?

Я останавливаюсь. Что может ей нравиться из еды? Рози и Эмили едят всякие полезные вещи, но это, вероятно, из-за их мамы Лесли, которая терпеть не может никаких глупостей. Я не хочу быть как Лесли.

— Нет. Только шоколад.

— Хорошо. Пошли поищем.

Мы бродим по магазинчикам, пока не находим «Вулвортс», в котором полно шоколада. Покупаем большущую плитку и находим место в середине торгового центра, где можно укрыться от ветра. Я отламываю кусочки, и мы приступаем к процессу еды, сначала медленно, наслаждаясь вкусом, затем с жадностью, быстро разжевывая и проглатывая, готовые уже к следующей дольке, пока хоть что-то осталось.

— Хочу пить, — говорит Меган, и мы отправляемся искать кафе.

Мы сидим за столиком, и я заказываю чашку кофе для себя и кока-колу для Меган.

Кажется, Меган теперь окончательно проснулась и проявляет больше любопытства. Такой же она была вчера, когда мы делали покупки в Бирмингеме.

— Где ты живешь? — спрашивает она.

— Конечно же в Бирмингеме. — Я улыбаюсь.

— Зачем же ты тогда сюда приехала?

— Я думала, что тебе понравится на берегу моря.

Она дует в соломинку и наблюдает, как в стакане поднимаются пузыри.

— Меган, — говорю я, но уже слишком поздно: часть жидкости расплескалась по скатерти.

Она хихикает.

— Мама мне бы не разрешила так делать.

— Меня это не удивляет, — говорю я, находя салфетку и пытаясь вытереть скатерть.

Я нервно поглядываю вокруг, но обслуживавшие нас за прилавком девушки в красно-белых хлопчатобумажных халатиках заняты продажей хлеба и раскладыванием булочек по пакетам.

Мне ясно, что две пожилые дамы, сидящие рядом, видели, как все это произошло. Я заметила их, еще когда мы вошли, они сидели перед огромными пирожными с кремом, воспитанно подносили ко рту кусочки нужного размера на серебряных вилочках. По-видимому, они настолько хорошо знают друг друга, что им не о чем даже поговорить. Они едят и пьют свой кофе в молчании, наблюдая за другими людьми, как будто мы на сцене, а они — публика. Я чувствую на себе их взгляды и понимаю, о чем они думают. Разве не следует ребенку быть в школе? Мне хочется повернуться к ним и сказать: «Посмотрите, она же больна. Разве вы не видите? Ей и жить-то осталось недолго».

— А откуда взялся ребеночек? — спрашивает Меган.

Я теряюсь. Естественно, в наши дни каждый ребенок знает, откуда берутся дети. Она же читает «Только семнадцать». И она должна знать.

— Знаешь ли, — говорю я, — нужно, чтобы были мама и папа.

Я умолкаю: а вдруг она этого не знает. Она же думает, что у нее нет отца.

Она смотрит на меня с презрением:

— Я имею в виду того, вчерашнего ребенка. Откуда он?

Я не знаю, что сказать. Мне нужно было за все это время придумать какое-то объяснение, но мне это как-то не приходило в голову.

— Я нашла ее, — говорю я. — Это не мой ребенок.

— Где же ты ее нашла?

Я делаю глоток кофе, но все же ничего не могу придумать.

— В кроватке.

Меган кивает и, похоже, принимает такое объяснение.

— Многие дети лежат в кроватках или в колясках.

Я меняю тему:

— Твоя мама работает?

— Что это значит? — говорит она, смущенно поглядывая на меня.

— Ну, уходит она на работу? То есть ходит зарабатывать деньги?

Ее лицо проясняется.

— Она получает деньги. На почте получает.

— Ну а что с папой?

Лицо сразу мрачнеет.

— Нет у меня папы.

Я думаю о том, почему она так настойчиво отрицает существование папы.

— Может, у тебя есть другой папа? Отчим?

Она смотрит в сторону, и я понимаю, что моя догадка верна.

— Какая же ты дура! Он не считается.

— Тебе нужно расширять свой словарный запас, — говорю я. — «Дуру» можно заменить на «зануду».

— А я-то думала, что мы ехали на море, — говорит она.

Когда мы выходим, яркое утреннее солнце совсем закрыли тучи, а ветер так и не прекратился. Те самые темные тучи, которые казались такими далекими, когда мы были в поезде, теперь висят почти над головой. Я дрожу от резкого порыва ветра, пробравшего нас, как только мы вышли из кафе. Обеспокоенно смотрю на Меган, но она, кажется, и не чувствует ветра в своем новом пальтишке. У нее есть капюшон, так что если пойдет дождь, то ей он не страшен. Смотрю на свое легкое пальто. На мне юбка и колготки, это менее всего подходит для прогулки по пляжу.