Изумительное буйство цвета - [73]

— Он приехал с тобой? — спрашивает Джейк.

Она бросает на него злобный взгляд:

— Конечно, нет. Зачем это мне? Вы его не знаете. Ты кто?

Я вижу, как Джейк борется сам с собой. Не может решить, назвать ли ему себя и тем самым признать ее вопрос законным или остаться анонимным. Его высказывания будут свободнее, если она не узнает, кто он.

— Джейк, — говорит Адриан.

Маргарет кивает. Мне кажется, что она его забыла, но она добавляет:

— Ты все еще играешь на скрипке?

— Ты когда-нибудь думала о нас? — говорит Пол.

— Конечно, да, — говорит она и смотрит на него в упор. — Каждый день, каждый час, каждую минуту.

Мне в это не верится.

— Что же ты тогда не приехала за нами? — говорит Пол. — Похоже, ты не приложила никаких усилий, чтобы это сделать.

— Не приложила усилий? — Ее голос истерично поднимается. — Ты думаешь, я не приложила усилий? Я все писала и писала, писала вам всем. Но никто не отвечал. Как будто вы вычеркнули меня из своей жизни. Я возвращалась и стояла на углу улицы, когда вы шли из школы, ждала возможности поговорить. — Она останавливается. — Но вы не узнавали меня. Вы проходили мимо, разговаривая с друзьями. Как будто меня нет.

— Мы и не стали бы смотреть по сторонам, — говорит Джейк. — Мы думали, что ты умерла.

Могла ли она себе это вообразить? Почему она не бросалась к нам, простирая руки? Пытаюсь представить себе картину, как я не разговариваю с шестнадцатилетним Генри. Может, у нее внутри есть такое холодное темное место, назначение которого как раз и состоит в том, чтобы она нас не любила?

Если у матери внутри есть подобная пустота, может ли она передать ее и своим детям? Она так и разрастается, и внутрь, и наружу? Наследственное заболевание. Мать думает, что она знает все. А на самом деле не знает ничего.

— Я возвращалась и стояла у школьных дверей. Видела, как встречают других детей. Казалось, вам до этого не было дела. У вас были друзья. Вы разговаривали друг с другом. Не похоже было, чтобы вы по мне скучали.

Мне было тогда три года. Я не знала, что такое скучать.

— И почему же ты не заговорила с нами? — говорит Джейк.

— Сама не знаю, — говорит она, и ее голос внезапно мрачнеет. — Чем больше я ждала, тем было труднее. Теперь я сама не могу это понять. Мне казалось, что я не нужна вам. В конце концов я сдалась.

— Ты ошибалась, — говорю я.

— Нет, она права, абсолютно права, — говорит отец, с готовностью соглашаясь. — Ты не была нам нужна. Мы прекрасно сами со всем управлялись.

— Следовало бы и нас спросить, — злобно говорит Адриан. — Ты сделал выбор за нас. Лишил нас свободы выбора.

И мы бы провели последние тридцать лет, раздумывая над тем, собирается ли она объявиться. Наблюдая. Выжидая.

— Да, — говорит Маргарет. — Вам нужно было предоставить свободу выбора.

— Мог хотя бы сказать нам, где она, — говорит Адриан отцу. — Неплохо было бы знать адрес.

— У меня не было адреса, — говорит отец.

— Нет, был. Он был на каждом письме, что я отсылала.

— Я выбрасывал их нераспечатанными.

Он понял, что признался в том, что только что отрицал. Поэтому он берет мини-бутерброд и запихивает его в рот целиком.

— И где же ты жила? — говорит Пол.

— В разных местах. Переходила из больницы в больницу. На какое-то время находила работу то здесь, то там. Работала официанткой, продавщицей, уборщицей.

Итак, моя мама была уборщицей. Мама, которая была такой умницей, училась в университете, но так и не получила диплом из-за моего отца. Встреча на пляже, замужество, шестеро детей. Золотое время для отца. Темные времена для матери.

— Обуза для общества, — говорит отец. Он громко поедает горсть хрустящих сухариков.

— Почувствовав себя лучше, я в некотором роде расплатилась, — говорит Маргарет. — Я какое-то время работала в родильном доме. Мне разрешалось присматривать за детьми.

Трудно примириться с мыслью, что женщина, которая помогает рожать другим, оставила своих собственных детей. Когда-то мы все были новорожденными, ее новорожденными. Все мы были произведены на свет ею самой, из ее собственной плоти. И каково то число новорожденных, за которыми нужно поухаживать, чтобы расплатиться за тех, что были брошены тобой? Существует какое-то определенное количество? Два посторонних малыша равняются одному оставленному. Или три, четыре, десять? Получишь ты, чего хотела, если долго продержишься? Начинает ли чувство вины затихать более быстрыми темпами, если ты минуешь отметку сто?

…— Жизнь, прожитая впустую, — говорит отец.

Он протягивает руку и берет со стола свой чай.

Нам слышно, как он втягивает его в себя — излишне шумно. Я пробую свой чай, но он еще слишком горячий; по всей вероятности, отец пьет, обжигая себе язык.

— Знаешь, почему ты валяешь дурака? — говорит Маргарет. — Ты что, на полном серьезе представил себе, что моя жизнь с тобой была полна высокого смысла? Ты не снисходил даже до того, чтобы поговорить со мной. Возможно, я не умела так артистично перескакивать с одной ерунды на другую.

— Это несправедливо, — со злостью говорит Пол. — Отец занимается живописью, а не ерундой.

— Я зарабатываю деньги! — кричит отец.

Кое-что действительно ерунда, думаю я, вспоминая картину с дыркой, что висит у меня на стене.