Изотопы для Алтунина - [13]

Но ничего такого сказано не было. Это всего лишь алтунинский внутренний диалог. Ему часто хочется высказаться порезче, а приходится сдерживаться, так как ты руководитель рабочего коллектива и горячиться не имеешь права.

Сейчас Алтунин испытывал слепое ожесточение. Ему вовсе не было жаль этого человека, спекулирующего на своем горе. Нет, Сухарев просто никого не уважал: ни товарищей, ни свою семью, ни память матери. Не дав ему закончить фразу, Алтунин сказал устало:

— Иди домой, проспись. Потом разберемся.

— Да я уже проспался, Сергей Павлович. За наличные проспался.

Однако для Алтунина его больше не существовало.

— Правильно, бригадир, — одобрил Скатерщиков. — Пора взгреть этого разгильдяя.

— Это мы сделаем без тебя, Петр Федорович. Завтра можешь не выходить на работу.

Скатерщиков округлил глаза.

— А я в чем провинился? Я же непьющий.

— Не прикидывайся простачком. Ты же был у Самарина. Разве он тебе ничего не сказал?

— Я? У Самарина? Вы, наверное, с Сухаревым вчера на пару бидон раздавили в «Голубом прессе». То-то замечаю, что от тебя сегодня окалина тоннами летит — чуть не загнал меня, до сих пор и ноги и руки трясутся.

— На уникальный гидропресс бригадиром идешь! Поздравляю.

Скатерщиков отшатнулся от него.

— Вы что, с начальником цеха решили загубить мою молодость? Да у меня же зачеты на носу! Никуда я не пойду!

Алтунин вздохнул с облегчением: «Значит, все решилось без участия Скатерщикова. А кто же нажаловался начальнику цеха?» Это мог сделать и кто-либо другой из бригады, из молотового отделения. Тот же Коля Рожков, или крановщик Шадурин, или кто-нибудь из подсобных рабочих. Да так ли уж это важно? Алтунин не боялся жалоб, и не в его характере было сводить личные счеты с недовольными им.

Для него самое трудное, самое мучительное было потерять веру в человека. Похвастать большим количеством друзей Алтунин не мог. Слишком широко понимал он дружбу, чтобы кого-то выделить, замкнуться с кем-то в скорлупу особой доверительности. Близким другом считался только Скатерщиков. Однако все чаще и чаще они не понимали друг друга и возникавшую отчужденность маскировали шуткой. Так было удобнее для обоих. И для окружающих тоже.

Может быть, и к лучшему этот перевод Скатерщикова на гидропресс?

3

Нередко после работы Алтунин отправлялся в заводскую физическую лабораторию, к инженеру Карзанову.

Но после объяснения с Кирой не хотелось больше заходить туда. Конечно, он ни в чем не мог упрекнуть инженера, и все же видеть сейчас Андрея Дмитриевича было выше его сил. А Карзанов даже не подозревал о бурях, бушующих в душе Алтунина.

Знал ли он о встречах Киры с Алтуниным? Безусловно. Однако не придавал им ровно никакого значения. Ведь он же сам однажды посоветовал ей подружиться с кузнецом-рационализатором. Знакомство это сулило Кире дополнительные возможности быстрее и глубже вникнуть в производственный процесс.

Поймав Сергея в административном корпусе, Карзанов спросил:

— Почему не появляетесь в лаборатории? Вы мне очень нужны сегодня: будем испытывать новый дефектоскоп. Жду!

Был он радостно возбужден, энергичен.

И Алтунин скрепя сердце отправился в лабораторию.

Здесь сразу же бросался в глаза знак радиационной опасности: ядовито-желтый круг с тремя красными лепестками. Этот знак был и на дверях помещений, и на «защитной стенке» со шпаговыми и пистолетными манипуляторами — повсюду. Даже воздух лаборатории казался пропитанным тревогой и настороженностью.

Центральная заводская лаборатория дефектоскопии пользовалась для контроля за качеством изделий самыми современными методами: и ультразвуковым, и люминесцентным, и рентгеновским, и спектральным. Короче, всеми двадцатью методами и способами неразрушающего контроля. Но наиболее надежным считался здесь все же контроль гамма-дефектоскопами — просвечивание поковок излучениями радиоактивного кобальта. По существующим в СССР правилам, такому контролю подлежали все сварные котлы и сосуды, работающие под давлением, корпуса кораблей, мосты, газопроводы. На заводе тяжелого машиностроения, где трудились Алтунин и Карзанов, просвечивали даже стальные слитки высоколегированных дорогостоящих марок, чтобы еще до начала ковки, заглянув в глубь металла, определить залегание усадочных раковин. Это экономило тысячи и тысячи рублей.

Прямо за стенами одноэтажного здания лаборатории находился глубокий котлован, отгороженный кирпичной стеной. По дну котлована была проложена узкоколейка. Мощные гамма-пушки выдвигались из особых кабин, медленно перемещались с помощью электролебедок по узкоколейке, в заданных местах останавливались, и начинался «обстрел» изделия. В это время вход в котлован накрепко закрывали.

Зачем нужна была гамма-дефектоскопия кузнецу Алтунину? Он, пожалуй, и сам не смог бы ответить точно. Может быть, после армии, где он выполнял обязанности дозиметриста, его по привычке тянуло ко всем этим вещам? Или просто — любознательность, тяга ко всему новому, необычному, свойственная Алтунину изначально? Корреспонденты местных и даже столичных газет, одно время много писавшие об Алтунине, неизменно упоминали о том, что он «увлекается гамма-дефектоскопией». В лаборатории он выполнял самую разнообразную работу. Обладая рационализаторской жилкой и счастливым даром умельца, Алтунин был незаменим при монтаже любой схемы. Его, казалось бы, загрубелые руки приобретали необычайную нежность при обращении со стеклянными ампулами и другими хрупкими предметами. На него инженер Карзанов спокойно мог положиться при испытании новой аппаратуры — Алтунин отличался исключительным терпением и смекалкой, вдумчиво, по нескольку часов проверял результаты исследований. Располагая минимумом инженерных знаний, он довольно свободно обсуждал с Карзановым сложные теоретические вопросы гамма-дефектоскопии. Приходилось, конечно, заниматься и физической работой: перетаскивал со склада тяжеленные контейнеры, привинчивал чугунные блоки с крупицей цезия.