Изобретение велосипеда - [13]
— Какой ты, однако, Константинов, демагог, — покачала головой Алла Степановна. — Не волнуйся, я лично не обижусь, если ты пойдёшь на завод. А ну-ка, поднимите руки, кто сразу после школы пойдёт работать? Лес рук… — усмехнулась она. — Но ничего, через два месяца вы по-другому заговорите… Кстати, почему я не вижу нашего серьёзного Благовещенского?
— Его с утра не было, — быстро ответил кто-то. — Заболел, видать…
За окном показался Финский залив. Он то блестел на солнце, как оловянное блюдо, то пропадал куда-то, и появлялись сосны — могучие и зелёные. Соснам былр всё равно, какое время года и какая погода.
— А учись мы в сельской школе, вы бы, наверное призывали нас пахать землю, — сказал Женя Константинов.
— Вы люди, испорченные большим городом, — ответила Алла Степановна. — Даже иллюзии ваши рационалистичны. Мне страшно за вас…
— А как же ударные комсомольские стройки?.. — спросила Таня Соловьёва. — Там ведь работают такие, как мы…
— Да ладно вам, — смутилась Алла Степановна. — Всё я понимаю… И на заводах вы прекраснейше работать будете, и на стройках, и учиться тоже будете, а то, что сейчас паясничаете, ну так это пройдёт.
— А как же землю пахать? — не успокаивался Женя Константинов.
— Кстати, о земле, — ответила Алла Степановна. — Я, например, пахала землю на целине, если тебя это так интересует. И я бы не сказала, что это были самые чёрные дни в моей жизни…
— Потому что вы знали, что вернётесь домой, — сказал Женя.
— Нальёте в ванную тёплой воды… — продолжила Таня.
— Смоете трудовую грязь…
— И пойдёте показывать знакомым трудовые мозоли…
— Нет, вы невозможные люди, — вздохнула Алла Степановна.
— Давайте устроим диспут о выборе профессии? — предложил Женя.
— Давайте, — сказала Алла Степановна. — Только не сейчас.
— А когда?
— Когда половина из вас провалится в институты, вот когда. А сейчас вы уже выбрали себе профессии, причём наверняка без учёта общественной необходимости, и диспут на данном этапе вряд ли что-нибудь изменит…
— А что же тогда изменит? — спросила Таня Соловьёва.
— Жизнь, — ответила Алла Степановна. — Суровые-суровые будни. А они начнутся у вас ой как скоро!
10
— Сумасшедший! Тише! Мы упадом! Ой! — Инна, побледнев, вцепилась в железные поручни. Качели взлетали до предела. Казалось, ещё чуть-чуть, и они встанут дном к облакам, провернутся вокруг собственной оси. Остальные качели мирно дремали. Больше охотников кататься не было. В беседке у самой ограды сидел длинноволосый парень и играл на гитаре. Парень почему-то пел Лещенко. «В последних астрах печаль хрустальная цвела…» — пел парень. Иногда он прекращал петь и кричал: «Уронишь девку! Не пугай девку-то!» — и хлопал рукой но струнам.
Инна видела землю в странном наклоне, небо, солнце, на которое наплывала щекастая туча, видела колесо обозрения, лениво дёргающееся и поминутно останавливающееся. Цветные кабинки болтались на нём, как ёлочные игрушки. Качели раскачивались медленнее. Костя опомнился.
— Хорошо, хоть народу нет, кроме певца, — сказала Инна. — У меня, Костенька, не четыре руки, чтобы держаться за качели и за юбку…
Костя посмотрел на часы.
— Английский… Кстати, что нам задали?
— Текст на странице сто сорок шесть, — сказала Инна. — Рассказ О. Генри. По-английски он называется «Полдоллара», а по-русски «Без вымысла»… Какие всё-таки вруны эти переводчики! Еле нашла этот рассказ… Я сегодня отправлялась в школу со спокойное совестью…
Сначала они долго шли по Невскому, потом у Фонтанки свернули и сели на трамвай и трястись долго-долго, пока не въехали в липовую аллею Центрального парка культуры и отдыха.
Костя и Инна были одни и вагоне. Сквозь окна светло голубело небо и мутно голубел пруд. В парке почти никого не было. Только плавали в пруду три ранние утки. Потом откуда-то появились два чёрных лебедя с красными клювами. Костя и Инна шли по берегу пруда, смотрели на водоплавающих и молчали. Косте казалось, что всё, что он сейчас скажет, прозвучит глупо и совсем не так, как надо.
— Ты последнее время чего-то мне не звонишь, — сказала Инна.
Начал вдруг моросить дождь. Костя и Инна брели от одного выцветшего гриба к другому.
— Я звоню, — сказал Костя. — Я звоню и звоню, как колокольчик…
В глазах у Инны был холод.
— Я не поняла юмора, — сказала Инна.
— Тебе ведь всё равно, звоню я или нет, — сказал Костя.
— А зачем тогда я хожу с тобой по этому парку? — спросила Инна.
— Я не знаю, — ответил Костя. — Пока ещё не знаю.
Инна достала из сумки и протянула один бутерброд Косте.
— Мне их бабушка зачем-то в сумку пихает. Я их обычно отдаю гекторовскому Караю. Я ведь по Невскому в школу хожу…
— А сегодня?
— А сегодня я поехала в школу на трамвае и встретила тебя.
Костя попытался взять Инну под руку, но она не позволила.
— И решила отдать бутерброды мне? Гав! Гав!
Песчаные парковые дорожки вились вокруг пруда, потом выводили к колесу обозрения и к парашютной вышке, с которой никто не прыгал, и намокший парашют висел, как огромная выстиранная простыня.
— Прокатимся? — спросил Костя, когда они оказались около колеса обозрения.
Инна первой залезла в кабину.
— Нам, пожалуйста, шесть билетов, — попросил Костя у сонной билетёрши, ведавшей движением колеса. — Мы хотим подольше покататься…
