Изобретение оружия - [4]

Папаша как-то спросил Анну, помнит ли она там черных лягушат? После дождя их бывало полно у пруда. Даже страшно — сколько их. Куда они шли? Маленькие-маленькие, черные, лезут в траве, по дорожкам, на шоссе. Карлуша говорит, что их нельзя убивать, потому что они с неба. Мы еще думали: как же они не разбились? почему только в светлом парке?

Но Анна помнила только змею.

Она нас догнала у самого «Маяка». Оказывается, она купила сифон.

Слухи про карпа подтвердились. На втором этаже все шипело. Кухня спешила, но не поспевала. Ползала еще только поглядывали на дверь и переговаривались. Все явились пораньше, потому что известно: не успел и — привет. Как говорится, опоздавшему — кость.

Говорили разное. Тетки кричали, что снимают кино, потому, мол, пляж и закрыли. Другие шепотом уверяли, что пожаловали какие-то «шишки». А один из этих, которые пилят у себя за забором, прикончил рагу, утерся и сказал, что все это — чепуха, просто там чего-нибудь разминируют, например бомбу или целый склад, иначе зачем столько солдат в дачном месте в мирное время? «Вот, я помню, в пятьдесят восьмом, — сказал он, — У нас там, в одном месте, тоже в сентябре, тоже разминировали Фугас, килограммов на двести, так всех эвакуировали, два квартала».

Но тут сзади кто-то кашлянул: «Простите, коллега. Мне думается, что здесь такого не было и никогда быть не может. Разумеется, хотелось бы знать, почему? И знаете, почему? Потому что, останься там, на пляже, от войны хоть какой-то металл, вот эти молодые люди, еще будучи нежными крошками, раскрутили бы его по винтикам, утащили бы на чердак или, как они тогда выражались, гробанули бы на месте безо всякой эвакуации». Мы обернулись. Навстречу нам блеснул желтый глазок «роллейфлекса».

Теперь понятно, чья там внизу «Волга» прямо под знаком «Парковка запрещается».

Гаврилыч развел руками: «Простите, ради бога, простите. Какими, так сказать, судьбами? Впрочем, понимаю — бархатный сезон, не так ли? Ах, как вы очаровательны сделались, — сказал он Анне. — Вы знаете, я ведь сразу и не узнал.

Только что это мы стоя? Прошу. Не откажите. Сейчас распоряжусь. Это — девочки».

Когда мы влезли за стол, его девочки не обратили на нас никакого внимания. Им и так было хорошо. Они чуть не помирали со смеху.

Лариса Аркадьевна уставилась на пустую бутылку, будто это какая-то опасная вещь. Так наши мамаши когда-то ненавидели всякие штуки у нас в карманах: «А ну, немедленно выброси эту гадость!» — хотя это были колечки от гранат, колпачки, гильзы — невинные железячки. Не такие мы были дураки, чтобы таскать домой настоящие лимонки.

«Господи, — сказала Анна, — какая дура».

Когда-то тут этого добра было навалом. Каждый день в лесу что-нибудь грохало, и мамки хватались за сердце, потому что догадывались, кто там забавляется. Даже если не мы сами, а Витька Круглов, или Некрасов, или Лиса, все равно они знали, что мы тоже там. Они уже проклинали себя за то, что связались с этим местом, но, видно, надеялись, что рано или поздно иссякнет прорва. Должно же это наступить когда-нибудь, думали они. И точно, – с каждым днем находить что-либо «опасное» становилось все трудной и трудней. Но у нас была еще та сторона и договор с перевозчиком. Когда мы возвращались с добычей, этот придурок причаливал не к мосткам, где он прибил вывеску «МПС. Расписание движения», а выше, за кустами, у будки. Стоило это нам обычно по девять патронов или одна граната со всех, а когда мы ему отдали один ящик тола, то он нас возил неделю бесплатно. Папаша сказал, что из-за этого ящика все и вышло.

Когда Мариванна решила положить конец нашим шалостям, так получилось, что мы неделю сидели дома. Про ту сторону нечего было думать — лило как из ведра; дальше моря никуда не выходили. Гаврилыч говорит: «Ты не боишься, Машенька, что они будут плохо спать или начнут заикаться?» — «Ничего-ничего, — отвечает Мариванна, — пусть лучше заикаются». А наутро она взяла в санатории «скорую» и отвезла нас в больницу, чтобы показать там в холодном подвале, что бывает с теми, кто балуется железячками. Она нам не сказала, кто это был такой, и мы особо не разглядывали, чего там такое на поддоне в холодильнике, где носилки. Вот носилки нам не понравились, все в пятнах. А сам подвал как подвал — чисто и никого нет, только капает вода в подставленный тазик.

Потом, когда мы выгружались из этого драндулета, совершенно обалдевшие от тряской езды и вони карболки, все думали, что мы «под впечатлением» и не сможем обедать. Папаша говорит: «Наверно, у него не было стеклянного шара». Главное разочарование наступило, когда оказалось, что аппетит не пострадал.

Ведь мы же не знали. Это нам Лиса потом сказал, что перевоз не работает, а мы пошли и увидели, что там остались только мостки. Не было ни будки, ни вывески. Валялись ломаные доски, ботинки, спинка кровати, шпротные этикетки, на которых он рисовал билеты: «МПС. Туда-обратно. 20 копеек». Затопленная лодка торчала у берега, а на берегу остался след от машины.

«Так вот, выходит, где Мариванна собрала этого, — говорит Папаша. — Вот почему за ней приезжал Карлуша». И мы убежали. Мало ли, Мариванна что-нибудь забыла или не заметила, она сама говорит: «Я такая растяпа!»