Изобретая все на свете - [68]

Тут я замечаю хозяйку и хозяина вечера. Фон Тукеры надвигаются на меня. Я подбираю оправдания своей рассеянности за то, что запамятовал тему вечера, но мистер Фон Тукер уже восклицает:

— Дорогой мистер Тесла, вы — само совершенство! Где вы нашли такой заношенный вечерний сюртук? Как это тонко!

— Смотри, милый, — вступает миссис Фон Тукер, — рукава и колени протерты почти насквозь. Как изящно. Несравненно! Вы заслужили приз за лучший костюм! Да!

Я читал статью об одном человеке из Кливленда: он работал над устройством, которое могло бы переводить человеческие клетки в частицы света, способные перемещаться на огромные расстояния, из штата в штат, с планеты на планету, или подальше от голодного тигра, или от брошенной любовницы. Сейчас такой замечательный аппарат был бы очень кстати — больше всего мне хочется провалиться сквозь ковер, ускользнуть от человеческой жестокости назад в свою маленькую лабораторию на Хьюстон-стрит. Я пытаюсь вспомнить, как зовут кливлендского изобретателя, а мои хозяева стоят, разинув рты, ловя пылинки на толстые влажные языки, и дожидаются моего ответа. Я гляжу на них и не вижу их немигающих глаз, их нарастающей неловкости — пока не вспоминаю. Нет никакого изобретателя, работающего над превращением в свет человеческих клеток. Пока нет. Статья, в которой приводилось такое замечательное описание, появилось в приложении к «Сэнчури мэгэзин». Роман «Лучи солнца». Художественная литература. Нет мне спасения от этого унижения.

И слова застревают у меня в глотке.

Я не прочь высказать хозяевам, как отвратительна их затея. Слова уже у меня на языке. После долгих мучительных мгновений, за которые лица Фон Тукеров переполняются ужасом и обидой, я наконец выдавливаю улыбку и два слова, произносить которые так больно, что я только шевелю губами, не тратя сил на произведение звука.

— Благодарю. Вас.

— Ну, — облегченно вздыхает миссис Фон Тукер, — мы слышали, сколько глупостей пишут о вас в газетах. Я рада видеть вас во плоти и убедиться, что вы — все тот же старый добрый мистер Тесла, а не сумасшедший ученый, какого они из вас сделали. Ха. Ха-ха! — это не настоящий смех, а нервно выговоренные слова.

— Чепуха, — говорю я. — Разумеется, я — сумасшедший ученый. Вы имели в виду мое сообщение с Марсом?

— Нет-нет, — объясняется мистер Фон Тукер. — Она говорит о ваших заявлениях относительно бесплатной энергии. — Он прокашливается, прочищая горло. — Мистер Тесла, — говорит он, — если всякий сможет запросто собирать энергию из воздуха, что станется с Морганом? Что будет со всеми нами?

Я возвращаюсь в отель «Пенсильвания» и снимаю свой вечерний костюм и бережно вешаю его. Оставшись в одном исподнем, я гашу весь свет и открываю двери на балкон — на узкий двухфутовый балкончик, где устроил свой госпиталь.

— Стыд и позор, — говорю я птицам на балконе. — Стыд и позор!

Я гляжу поверх городских огней, в небо. «Туда! — думаю я. Я жмурю левый глаз, чтобы лучше проиллюстрировать свою гипотезу. — Сюда». Вдоволь насмотревшись «туда» я снова переключаю взгляд «сюда». Я закрываю правый глаз и открываю левый.

Да. «Туда. Сюда», — думаю я, на сей раз изменяя первый звук, превращающий «сюда» в «туда». И меня осеняет. Звук «Т». Он превращает одно в другое. «Т» — это время. Точно. Сюда плюс немного времени равно Туда. Я снова смотрю в небо.

Если бы я мог превратить Туда в Сюда изменением одного Т, я вернулся бы к началу. Уронил бы камень. Не сделал бы того, что сделано. Последние вести о Катарине и Роберте я получил из Италии. Они туда. А я сюда.

Одиночество после приема ощущается остро как нож.

— Сюда. Сюда, — говорю я, представляя лицо Катарины в своих ладонях, представляя Роберта. Пользуясь этим ножом, чтобы перерезать промежуток между Сюда и Туда. Без проводов.

«Т» пронзает брачные узы, амбиции и разницу в положении, разделяя неразделимое — временем.

— Сюда, сюда, — говорит мне Катарина.

— Сюда, — говорит Роберт.

Я беру в руку карандаш и черчу треугольник, где одна вершина — Катарина, вторая — Роберт, а я образую третью. Хотя я отлично сознаю, что все не так, как на листке бумаги и в наших жизнях.

— Мне нельзя жениться, — все еще твержу я себе и повторяю громко и убежденно, чтобы Дане наверняка услышал меня. — Писателям — да. Художникам — да. А изобретателям нельзя, по крайней мере, мне нельзя.

В этом мы с братом согласны. Мне нельзя иметь даже никого похожего на жену, тем более — на жену моего друга. Птицы — да. Птица, возможно, могла бы меня любить. Я осматриваю госпиталь на балконе, прежде чем повернуться к рабочему столу. Я обвожу кружком вершину Катарины, и кружком — вершину Роберта. Широкие кольца Сатурна. Я переворачиваю карандаш вниз ластиком. Я в который раз пытаюсь стереть линии, соединяющие меня с ними. В темноте я лежу на кровати поверх одеяла, чтобы ветер обдувал кожу. Мои птицы одна за другой влетают в комнату, устраиваются на высоком секретере. В синем полуночном свете я вижу длинные тени голубей на своей стене. Я большую часть жизни прожил в отелях. Попытайся я перечислить все номера, где жил с приезда в Нью-Йорк, получился бы длинный список. Да все и не вспомнить — слишком их было много. Мой соучастник — одиночество. Одиночество, не считая чемодана идей и, конечно, голубей, которые остаются со мной в каждом отеле.