Изобретая все на свете - [63]

— Я добуду деньги, — говорю я башне, растирая ободранные ладони и колени. Я опускаю взгляд и смотрю, обо что споткнулся. Вижу газетный лист: мусор, унесенный ветром и швырнутый им мне под ноги. Я отбрасываю досадную помеху, но тут на глаза мне попадается реклама: «Почему бы не провести это Рождество на двойной розетке? Подарите электричество!»

— Уже подарил, — сообщаю я газете и разворачиваю лист двумя руками. Изучаю объявление. На рисунке семья из четырех человек собралась вокруг двойной розетки, как у горящего камина. Я обращаюсь к счастливому семейству:

— Вы хоть знаете, что такое электричество?

Семья улыбается. Ответа не будет — семья так загипнотизирована успехами техники, что уже не интересуется, откуда берется электричество, которое им так по душе. Я рассматриваю семейство и уже собираюсь выпустить газету из рук, когда нарисованный отец кривит уголок рта и шепчет рекламной мамаше: «Без проводов? Я же говорил, он с Венеры».

Ветер рвет газету из рук. Я отпускаю ее в полет.

Когда налетает следующий порыв ветра, я стою, подняв руки, чтобы поймать бриз в надежде, что он унесет и меня. Кованый флюгер на шпиле лаборатории дрожит под ветром. Мне представляется, как летят по ветру обрывки моего контракта с Вестингаузом, и я вместе с ними. Двенадцать миллионов долларов. Может, я действительно венерианец или марсианин. Здесь меня ничто не удерживает. Даже мои изобретения позабыли, кто их изобрел. Я не опускаю рук, готовясь улететь, но ничего не происходит.

Я стою перед своей башней в Уорденклифе.

— Морган отказался дать мне денег, — говорю я постройке.

— Что-что? — переспрашивает башня, шевеля прочными балками.

— Мало того — он сказал, что вбухал в тебя более чем достаточно денег и спросил, куда ему пристроить счетчик. Мне нужно еще время и еще деньги, прежде чем можно будет считать доходы. Он не заинтересовался и даже настраивал других вкладчиков против проекта. Посоветовал им не финансировать Уорденклиф. Даже в «Таймс» напечатали статью. Они называют тебя моей миллионодолларовой придурью.

Башня морщится под моим взглядом.

— Не волнуйся. Я что-нибудь придумаю, — обещаю я.

Но башня не нуждается в дальнейших объяснениях. Она выдергивает ногу из фундамента, разрывает путы, испускает оглушительный вопль боли и ярости перед лицом подобной несправедливости. Башня, разгневанный гигант, поднимает одну ногу, за ней другую. Каждый шаг вызывает мощное землетрясение.

— Ох, ты!

Мое потрясающее чудище, завывая в бешенстве, отправляется в путь. Ее грибная шляпа — маяк, домашнее устройство, распознающее даже сигарный дымок, быстро вынюхивает вызвавшего ее ярость Дж. П. Моргана, и я боюсь, что мое изобретение мигом разорвет его в клочья.

Но нет. Происходит иное. Вместо этого башня скрипит на ветру. Вместо этого я вхожу в лабораторию. Там темно и тихо. Башня говорит:

— Не сегодня, Нико. Собирается дождь, и я устала.

Нет. Если честно, башня ничего не говорит. Башни не разговаривают. Это недостаток конструкции, мешающий ей действовать как надо. Вместо этого она оседает со вздохом: ветер наносит соль ей в суставы, готовя ее к тому недалекому уже дню, когда этот участок земли будет присоединен к поселку Шорхем, а я передам права на Уорденклиф отелю «Уолдорф» в оплату счетов. И вскоре после того правительство Соединенных Штатов найдет повод разобрать мою башню по косточкам, заподозрив, что в ней скрываются немецкие шпионы. Оставив стоять только маленькую кирпичную лабораторию, они распустят слухи, чтобы иметь повод для уничтожения устройства, которое когда-нибудь обеспечило бы мир бесплатной энергией и поставило бы на колени капиталистов вроде Моргана.

ГЛАВА 12

Пожалуйста, не забывайте, что магия — это наука.

Алистер Кроули

Переменный ток

Нью-Йорк населен призраками костей, волос, ненужных детских колясок, смазки, засохших комков жевательной резинки, забытых серебряных рамок с фотографиями людей, которых уже никто не помнит, и даже призраком мха сфагнум, росшего когда-то там, где теперь стоит биржа. Люди живут в этом городе так давно, что останки вещей проникли в почву, в питьевую воду, даже в воздух, которым дышит Нью-Йорк. Призраки ждут на остановках и прислоняются к дверям. Единственное место, куда они не проникают — этот отель. Здесь, думает Луиза, все по-другому. Это новый мир. Он энергичный. Он современный. Элегантные гости поедают новейшие блюда: омар «термидор», почки барашка «эн броше», суфле «капун» с соусом «сюпрем», жареный цыпленок «жанет», холодное консоме с рисом, десертные тарелки с ломтиками ананасов, сливочный сыр, орехи, пирог «Аляска». Изысканный дизайн — настоящий космический век. Все обтекаемое, функциональное, скрытое. Множество служебных переходов, искусно замаскированных дверей и лестниц для персонала. Горничные проскальзывают в эти потайные ходы. Официанты пробираются за стенами номеров, ловя обрывки разговоров: «В газете пишут, что Эррол Флин оправдан по делу об изнасиловании», или «Дай, я причешу тебя», или «Конечно, милый, можно просто вызвать прислугу».

Луиза взбирается по потайной лестнице, ведущей с самого низа, от главной кухни, на тридцать четвертый этаж. Служебный лифт ходит по тому же маршруту, и потому лестницей редко пользуются, но Луизе нравится стоящая здесь тишина. Она договаривается со старшей горничной и скрывается на лестнице, чтобы подумать о поцелуе с Артуром Воганом. Неторопливо шагая со ступеньки на ступеньку, она представляет себе шею Артура, его ключицу, кончики его пальцев — и тут внизу открывается защелка. Голоса поднимаются вверх по лестнице, и она ступает на цыпочках, прислушиваясь.