Изобретая все на свете - [16]

Я жил под ужасным давлением. На меня давила моя юность. Я должен был либо пробить дорогу своим идеям, либо задохнуться в них. Так что, может быть, в ущерб своему телу, я забывал поесть. Я забывал об отдыхе, чтобы не отрываться от работы. В один из тех дней я внезапно проснулся — что было странно, так как чаще я вовсе не спал. Передо мной на столе лежало открытое руководство с азбукой Морзе. Должно быть, я задремал над ним.

Меня разбудил страшный шум.

— Не покидай меня! О я, несчастный. Я червяк! Я пылинка от праха червя!

Шум с такой силой раскатывался по половицам, что мог бы вызвать землетрясение.

Я зажал уши ладонями, но по сравнению со звуком такой силы это было лишь малое облегчение. Я всегда был чувствителен.

— Поклянись, что ты встретишься со мной завтра! Поклянись, не то я перестану дышать! — Звук, казалось, проникал мне в мозг сквозь глазницы, через нос, через рот.

Я жаждал перестать дышать — что угодно, лишь бы прекратился этот шум, пока мой разум и тело не взорвались, пока лопнувшие сосуды не залили кровью мозг, расплескав все знания, приобретенные мною в Граце, по стенам моей комнаты. Вычисления, физика, инженерный курс готовы были залить мой стол, кровать и книги.

Тот, кто вопил, замолк на мгновение и перешел к плачу и стонам, и я, не отнимая ладоней от ушей, воспользовался этим шансом. Я выскочил из комнаты и постучал в соседнюю дверь, в уверенности, что крики несутся оттуда. Войдя, я обнаружил, что мой сосед крепко спит, и двинулся дальше по коридору пансиона, пробуя все двери подряд. Везде я находил одно и то же — спящих.

Голос снова завел:

— Милая, пожалуйста. Сердце мое! Моя радость! Моя единственная!

Я дотащился до входной двери и вышел на улицу в надежде найти спасение от шума, готового разбить меня пополам. Звук нарастал: вибрация отдавалась во всем теле, так что стучали зубы и кости. Я помчался по городским улочкам, думая об одном — найти того, кто вопил, и заткнуть ему рот. Сняв пиджак, я навернул его на голову, как тюрбан, чтобы смягчить вибрацию. Я обхватил голову руками, но «О я, несчастный» прорывалось в уши, пронизывая меня до мозга костей — каждый слог был как лезвие отравленного ножа, которым вскрывали мне кости и жилы.

Я бежал на звук, пересек три проспекта и реку по мосту. Мощность звука возрастала. Я не сомневался, что рябь на воде поднята не ветром, а волной звуковой бомбы, разносившей меня на куски. Я бежал так быстро, что мои ноги и легкие скоро изнемогли. Я все бежал, до самой окраины города — расстояние приблизительно три и две десятых километра от моего пансиона. Я должен был прекратить его вопли. Шум становился громче. Наконец я остановился: звук и расстояние выпили из меня все силы. Я перешел на шаг. Я уже еле тащился, когда наконец на расстоянии 4,1 километра от своей комнаты, увидел юнца, чей голос едва не прикончил меня. Он стоял на улице перед домом, заглядывая в окно, где, надо думать, жила его возлюбленная. В ее окно он и орал:

— Ненаглядная моя, я гибну!

Звуковая волна буквально сбила меня с ног. Меня приподняло в воздух и отнесло на пять футов.

— Сударь, — попытался выговорить я, но он меня не слышал. Я истратил столько сил, что не мог совладать с голосом. — Сударь, умоляю вас, — начал я громче, но этот человек словно оглох.

От его последнего вопля: «Я бы отдал тебе свое сердце, но его уже нет, госпожа моя! Ты разбила его!» — я упал замертво, пораженный звуковой волной. Разбитый и заброшенный как старая тряпка в уличной пыли, я потерял сознание, но прежде успел запомнить две последние мысли, мелькнувшие в мозгу. Первая: в звуковых волнах кроется огромная энергия. Вторая: если я хочу стать изобретателем, я не должен влюбляться.

Да, правда, я всегда был слишком чувствителен.

В последовавшие за этим случаем дни и недели мое восприятие оставалось в том же сверхчувствительном состоянии. Муха, опустившаяся на мою шершавую простыню, производила глухой удар у меня в голове. Телега, проезжающая за мили от пансиона, отзывалась дрожью во всем теле, подобно приближающейся колеснице апокалипсиса, а когда за городом проходил локомотив, у меня чуть кости не выскакивали из суставов. Даже луч солнца давил с такой силой, что голова, казалось мне, вот-вот сплющится, как дыня. Я подложил под ножки кровати резиновые подушечки — барьер, чтобы смягчить донимающие меня колебания, но и они не могли совладать со звуками, осаждавшими меня со всех сторон. Я, как индус, оборачивал голову шерстяным одеялом. Я забился в свою комнату и не выходил из нее. Я не знал покоя, но не от боли — я привык болеть, — а скорее от удивления перед своим состоянием. Что может означать такая повышенная восприимчивость? Как ее можно использовать? Я часто жалел, что не попал в то время под микроскопы медиков, которые могли бы узнать нечто новое о человеческом теле.

Много дней спустя стук в дверь едва не довел меня до рвоты, потому что каждый удар заставлял сжиматься мой желудок. Это пришел мой друг и коллега Анитал Сжигети.

— Хватит. С меня хватит, — прошептал Сжигети и, расшнуровав мои ботинки, напялил их мне на ноги. Зашнуровав оба ботинка, он заставил меня сесть на кровати. — Гимнастика — лучшее лечение от твоих болячек, и ты у меня займешься гимнастикой.