Изнаночные швы времени - [11]

В пользу версии Несынова говорил и факт нелюбви Анно к окрестным котам. Квира однажды сама видела, как жестоко пострадал красавец из расположенной по соседству усадьбы. Их встреча с Анно XVII длилась не более трех секунд, после чего котяра, который был чуть ли не в три раза больше объекта своих ухаживаний, дико взвыл и удирал восвояси через площадку перед ЦПХ.

Анно неизменно рожали трех почти невесомых котят, из них выживал всегда только один. Вернее, одна кошечка. Молодая кошечка проживала три-четыре года вместе с матерью, а потом оставалась сама себе хозяйкой. Анно-предшественница исчезала, и никто не знал куда.

– А, ты здесь… Подслушиваешь? – Андрей присел на подлокотник кресла и нагнулся к кошке. – Пойдем лучше Квиру отвлечем. Работать скоро, а она на мужиков таращится.

Анно потянулась, спрыгнула с кресла, обошла по кругу зал, подошла к Квире и требовательно мяукнула. Та вздрогнула, как будто ее выхватили из транса, подняла глаза и увидела перед собой Андрея, который держал в одной руке чашку кофе, а в другой – пахучую самокрутку.

– Очнулась…

По интонации это мог быть и вопрос и утверждение. Впервые Квира почувствовала эту двойственность Андреевой речи за полчаса до того, как они стали любовниками. «Пойдем в кроватку», – сказал Андрей, когда они доедали фруктовый коктейль в одном из ресторанчиков на набережной Волхова недалеко от его маленькой городской квартиры, хотя в их отношениях ничто не предвещало возможности такого вопроса. «И ведь не спрашивает, сволочь», – подумала тогда Квира.

Потом за восемь месяцев их близкой дружбы было еще много таких вопросов-невопросов. Большую часть она не запомнила, но три в памяти остались навсегда. Это самое первое про «кроватку», потом «в попку», на что она неожиданно для себя согласилась, а затем ужасно перепугала Андрея жутким конвульсивно-обморочным оргазмом, и, наконец, «на работу», когда почувствовала, что все поменялось и больше – рука в руку, возбуждаясь от одного только скольжения указательного пальца по ладони, – они уже не ходят. А вот нормального «расстанемся» она так и не дождалась, хотя накануне Нового года в 2240-м только и делала, что репетировала свой ответ.

Она забрала у Андрея кофе, Анно прыгнула ей на колени, а он, попыхивая самокруткой, снова стал расхаживать по залу.

– Волнуешься?

– Как кофе? – спросил Андрей невпопад. – Хорош? Дай-ка, я тоже выпью, а то не спал совсем сегодня. Крючит…

Он отошел в кухонный угол, выудил из ящика для посуды чистую турку, поколдовал у плиты, и они уселись за аппаратурной стойкой. Сначала молчали, поминутно поглядывая на часы, а потом Квира вспомнила, что давно хотела пересказать Андрею случайно подслушанный ею разговор об очередной жалобе на него в Академию наук.

И пересказала. Он немедленно ей ответил: пусть жалуются сколько угодно. Больше не будет ассигнований на бесконечные работы типа сотой попытки подтвердить потери японской эскадры во время боя с «Варягом»24 или определить с точностью до четвертого знака после запятой численное превосходство турецкой армии над русско-австрийской в Рымникской битве25. Будут только исследования, представляющие интерес для широкого круга специалистов, чтобы очередь за результатами выстраивалась, и только проекты, приносящие деньги. Если во всем мире индустрия так устроена, то почему в России должно быть иначе?

После этого разговор постепенно закрутился вокруг отношений Андрея с теми сотрудниками Центра прикладной хрономенталистики, которые эту концепцию не одобряли, сами себя называли «старой гвардией», а он их – лучшим доказательством того, что рост продолжительности жизни сослужил дурную службу науке.

Примеров его правоты было множество, а последним стало предложение провести несколько экспедиций, чтобы доказать гипотезу: запорожские казаки были аналогом европейского духовно-рыцарского ордена. Андрей рассказывал об этом Квире, как обычно негодуя, когда прошелестела входная дверь – пришел Олег.

Он поздоровался, хлопнув их по очереди по плечу, устроился справа в кресле и начал выводить из своего киктопа распечатки каких-то записок, рисунков и карт. Минут через пять под конвоем Феликса появился Крутюнов. Он был мрачен, опасливо поглядывал на Андрея.

«Ну, все, надо браться за работу», – подумала Квира. Она спустила Анно на пол и перевернула чашку на блюдце и глянула на получившийся узор. Он сулил ей легкую удачу.

«Ну и славно», – сказала она себе чуть слышно, встала и пошла к своему рабочему месту. Над ее креслом висела табличка: «Пост эпиго. Не подходить». Квира смахнула ее на пол, села и оглядела стол, в который была утоплена кювета с черной массой, до первого прикосновения напоминающая глину, а после – легкий слой пыли, рассыпанной по чему-то тонкому, но твердо-упругому, сверхрезиновому. Некоторые говорили, что так издали выглядит ребис средневековых алхимиков после стадии нигредо26.

Эта кювета и была главным элементом всей массы оборудования, смонтированного в зале – и главным исключением. Как работают и что делают многочисленные компьютеры, сканеры пространственно-временного континуума и инверторы полей его силового корсета, хотя бы в общих чертах понимали даже сотрудники отдела эмоционально-психологической подготовки, а вот как устроен пралш (та самая кювета вместе с ее содержимым) и что на самом деле происходит в минуты, когда руки Квиры или другого эпиго погружены внутрь, не представлял себе никто. Только он, эпиго, мог сделать что-то фантастическое, чтобы инверторы включились, забрали на себя то или иное количество энергии, иногда равное недельным потребностям десятитысячного городка, и то, что называлось переброской, удавалось… Или не мог. И она не удавалась…