Изнанка психоанализа (1969-1970) - [2]

Впрочем, в конечном счете, такого рода смысловые скольжения не случайны, и мы сами, давно указавшие на ошибочность этого перевода, можем, однако, обернуть его в свою пользу. Не для того, разумеется, чтобы увековечить в психоанализе, да еще в этом смысле, понятие инстинкта, а лишь в напоминание о том, что делает рассуждения Фрейда пригодными для жизни и в попытке их, рассуждения эти, обжить по-другому.

В обыденном сознании инстинкт представляют себе неким знанием — знанием, о содержании которого сказать ничего нельзя, хотя результатом его считается, и небезосновательно, возможность поддержания жизни. И напротив, принимая всерьез то, что говорит о принципе удовольствияФрейд, видевший его значение для функционирования организма в поддержании напряжения на максимально низком уровне, не приходим ли мы неизбежно к тому, что сама логика его рассуждений навязала впоследствии и ему, — не приходим ли мы к влечению к смерти!

Понятие влечения к смерти было подсказано ему самим развитием его опыта, аналитического опыта, представляющего собой не что иное, как структуру дискурса. Ибо не надо забывать, что наблюдая за тем, как люди себя ведут, понятие влечения к смерти не изобрести никогда.

Влечение к смерти — оно здесь налицо. Оно там, где между вами и тем, что я говорю, что-то происходит.

2

Я сказал тем, что я говорю, я не имею в виду то, что есмь я сам. Зачем, если благодаря содействию, оказанному вашим присутствием, это видно и так? Я не сказал бы, впрочем, что оно говорит в мою пользу. Порою, и очень часто, оно говорит вместо меня.

Как бы то ни было, если что и оправдывает те речи, что я веду с этой кафедры, так это, по сути дела, то, что проявилось в различного рода содействии, оказанном мне, поочередно, в местах, где доводилось мне вести семинар.

То, о чем я собираюсь сейчас сказать, так и просится у меня на язык, ибо сегодня, когда мы собрались в новом месте, это придется особенно кстати. Место всегда играло свою роль в формировании стиля того, что я назвал проявлениями содействия, — проявлениями, насчет которых не упущу случая заметить, что они очень близки к интерпретациям в самом расхожем смысле этого слова. То, что я в вашем присутствии и с вашей помощью когда-либо для вас говорил, каждый раз, то есть в каждом географически ином месте, являлось интерпретированным уже заранее.

Вы поймете это, познакомившись поближе с моими вращающимися четвероногими формулами — я к этой теме еще вернусь. Но чтобы не оставлять вас в совершенном недоумении, скажу вам пару слов уже теперь.

Если бы пришлось мне теперь интерпретировать то, что говорилось мной в госпитале св. Анны между 1953 и 1963 годами, а точнее, интерпретацию эту фиксировать — речь идет об интерпретации в смысле противоположном интерпретации аналитической, что ясно дает почувствовать, насколько понятие аналитической интерпретации идет вразрез с расхожим значением этого слова, — то я сказал бы, пожалуй, что воспринимались они в шутейном духе, что именно веселье звучало в них главной нотой.

Типичным для моей тогдашней, медицинской по преимуществу, аудитории — хотя присутствовали в ней, надо сказать, не только люди медицинской профессии — был персонаж, пересыпавший мою речь непрерывной чередой острот и дурачеств. Именно это было, по-моему, характерно для атмосферы, окружавшей в течение десяти лет мои публичные выступления. Лишним доказательством чему служит тот факт, что стоило мне посвятить триместр анализу остроумия, как настроение в аудитории заметно скисло.

Отступление получилось длинным, и я не могу долго разговаривать на эту тему, но нельзя не добавить несколько слов и о другой интерпретации — интерпретации, характерной для того места, где мы с вами в прошлом году расстались, для Высшей Нормальной Школы (E.N.S.).

E.N.S. - эти инициалы звучат просто великолепно. Невольно приходит на память латинское ens, сущее. Орфографическими двусмысленностями всегда можно с умом воспользоваться, особенно в данном случае, когда с тех же букв начинается французское enseigner, преподавать. Так вот, именно там, на улице Ульм, до людей впервые дошло, что деятельность моя являлась преподаванием.

Ранее, однако, факт этот отнюдь не представлялся им очевидным. Более того, этого не признавали. Профессора, в особенности медики, выказывали обеспокоенность. Тот факт, что к медицине мои семинары отношения не имели, ставил под сомнение саму возможность относиться к ним как к преподавательской деятельности. Именно так и обстояли дела до тех пор, пока не явились на моих занятиях люди из «Аналитических тетрадей», то есть люди, получившиеобразование там, где, как я задолго до этого, то есть в эпоху приколов, сказал, знаний никаких образование не дает, но учат зато превосходно. То, что речи мои они интерпретировали именно так — я повторяю, что вовсе не аналитическую интерпретацию имею сегодня в виду, — вполне объяснимо.

Мы понятия, естественно, не имеем о том, что произойдет здесь. Я не знаю, явятся ли сюда правоведы, но для интерпретации присутствие их было бы на самом деле неоценимо. Не исключено, что из трех периодов этот окажется самым важным: ведь в этом году нам предстоит подойти к психоанализу с оборотной его стороны и придать ему, может быть, его статус — в смысле, который как раз и именуется юридическим. Это, во всяком случае, всегда было связано, и притом решающим образом, со структурой дискурса. Если суть права состоит не в этом, если не здесь находится место, где мы осязательно ощущаем, каким образом выстраивает дискурс реальный мир, то где еще нам его искать? Вот почему и здесь мы чувствуем себя вполне на своем месте.