Изнанка психоанализа (1969-1970) - [4]

Но даже за это, возможно, надо платить. Почему и сказал я вам в прошлом году, что у Маркса, где наше а налицо, оно предстает как функционирующее на уровне, который, именно благодаря аналитическому дискурсу, и никакому другому, вычленяется как уровень прибавочного наслаждения. Оно-то и предстает у Маркса как то, что происходит на самом деле на уровне прибавочной стоимости.

Конечно, прибавочную стоимость придумал не Маркс. Просто никто до него не знал, где ее настоящее место. А место это то самое, о котором я только что говорил — двусмысленное место избыточного, прибавочного труда. И что он, этот избыточный труд дает? — спрашивает Маркс. Конечно же, наслаждение, которое должно, разумеется, кому-то достаться.

Беда в том, что когда за него платят, его получают, а получив его, нужно его тут же растратить. Если его не тратят, это влечет неприятные последствия. Но разговор на эту тему мы покуда отложим.

4

Что я собираюсь сделать? Я начну постепенно убеждать вас в том, что моя четвероногая конструкция, с ее четырьмя позициями, может послужить определению четырех основополагающих типов дискурса. Для этого я просто-напросто продемонстрирую вам координаты, в которых она работает.

Я не случайно начал именно с той, первой, формулы, что написана у меня на доске. Казалось бы, я с тем же успехом мог начать с любой другой из них — со второй, например. Но факт остается фактом — именно первая формула, та, что исходит из означающего, представляющего субъект перед другим означающим, играет совершенно особую роль-ведь из того, что нам в этом году предстоит сказать, выяснится, что именно в этой из наших четырех формул окажется артикулирован дискурс господина.

О том, насколько велико его, дискурса господина, историческое значение, напоминать вам, по-видимому, нужды нет, ибо большинство из вас было как-никак просеяно через сито так называемого университета, и вы знаете, хотя бы лишь понаслышке, что философия только об этом и говорит. Но еще до того, как тема эта вышла на первый план, то есть была названа по имени — что у Гегеля, по меньшей мере, бросается в глаза и им специально проиллюстрировано, — ясно было, что именно на уровне дискурса господина появилось нечто такое, что к нам, когда мы говорим о дискурсе, при всей двусмысленности его, имеет непосредственное отношение и носит название философии.

Я не знаю, какие выводы из того, на что я сейчас укажу, мне достанет времени сделать, но если мы собираемся рассмотреть все четыре дискурса, о которых идет речь, медлить не стоит.

Как называются остальные три? Отвечаю сразу же, хотя бы для того — а почему бы и нет? — чтобы вас заинтриговать.

Тот, что записан на доске вторым — это дискурс истерика. Это не очевидно, но я в дальнейшем все объясню.

За ним следуют еще два. Один из них — это дискурс аналитика. А другой — нет, вот этого я вам точно пока говорить не стану. Если я прямо вот так, сегодня, это скажу, недоразумений не оберешься. А дискурс этот, между тем, актуальный

— вы увидите сами.

Вернемся, поэтому, к самому первому. Для начала мне придется уточнить обозначения, использованные мною в алгебраическом аппарате, описывающем здесь структуру господского дискурса.

S, — это, попросту говоря, означающее, функция означающего, на которой покоится суть того, что представляет собой господин. С другой стороны, справа — вы помните, наверное, я на это в прошлом году неоднократно ваше внимание обращал — находится область раба, то есть знание, S2. Судя по дошедшим до нас свидетельствам о жизни в античности или, по крайней мере, о том, как современники о

21

ней судили — прочтите на этот счет «Политику» Аристотеля, — мое утверждение, что раб характеризуется как носитель знания, сомнений вызвать не может.

В античную эпоху раб является не просто, как в современном обществе, одним из классов — это функция, вписанная в семью. Раб, о котором говорится у Аристотеля, является частью не только государства, но, и притом в большей степени, еще и семьи. А происходит это потому, что ему принадлежит умение. Прежде чем судить о том, знает ли себя знание, можно ли положить в основу понятия о субъекте перспективу знания, вполне прозрачного для себя самого, необходимо прежде уметь исчерпать регистр того, что с самого начала выступает именно как умение.

На наших глазах происходит нечто такое, что сообщает философии ее первичный — хотя и не единственный, как вы убедитесь в дальнейшем — смысл. Что я имею в виду? Следы этого мы находим, к счастью, уже у Платона, о чем очень важно помнить, если мы хотим найти тому, о чем мы говорим, его настоящее место — в конце концов, если в том, что нас так мучительно занимает, имеется хоть какой-то смысл, то в чем может он состоять, как не в том, чтобы расставить все по своим местам? На что философия всем развитием своим указывает? Да именно на это — на то, как господин похищает, отбирает, изымает у рабского состояния его знание.

Чтобы заметить это, достаточно быть хоть немного начитанным в диалогах Платона, и я, Бог свидетель, вот уже шестнадцать лет прилагаю усилия к тому, чтобы слушатели мои эту начитанность приобрели.