Изнанка мюзик-холла - [17]

Но, слава Богу, не каждый день люди тонут. Мы немного утешились во время забастовки железнодорожников. Да, там мы развлеклись по-настоящему! Вот послушай: мы заканчивали турне с пьесой «Фиаско» — тоже мне название! — и накануне вечером играли в Руане. Доезжаем до Манта, и тут поезд останавливается:

— Всем сходить! Дальше не едем! Это была забастовка. Тут я начинаю впадать в отчаяние: у меня как раз был приступ печени и в левой ноге ревматизм разыгрался, температура поднялась, ну, в общем, все сразу! Сажусь я на скамейку в зале ожидания и думаю: «На этот раз я не двинусь с места, такая невезуха — это уже слишком, лучше сдохнуть, где я есть». Там был Жакар, он не меняется, вечно в широком пальто и с трубкой в зубах, и вот он подходит и говорит:

— Почему бы тебе не вернуться домой? Села бы в автобус «Пигаль — Винный рынок», он бы довез тебя до самых дверей.

— Уйди и оставь меня в покое! — говорю ему. — Сердца у тебя нет! Сколько мы тут теперь проторчим из-за этой паршивой забастовки? Думаешь, приятно просаживать мои жалкие гонорары по гостиницам и по аптекам? Был бы ты на моем месте, я бы на тебя посмотрела!

— На твоем месте? — спрашивает. — На твоем месте я сел бы в автобус «Пигаль — Винный рынок».

Знаешь, дорогуша, я чуть не расплакалась: мне хотелось избить этого Жакара с его невозмутимой физиономией и с его трубкой! Чего я ему только не наговорила!.. А потом он берет меня под руку и насильно подводит к застекленной двери. И что я вижу во дворе вокзала? «Пигаль — Винный рынок», дорогуша! «Пигаль» собственной персоной! Три автобуса «Пигаль», которые прислали за нашей труппой, чтобы отвезти на утренний спектакль! Ну и картина, скажу я вам — эти три автобуса перед мантским вокзалом!

Несмотря на боли в печени, я начинаю корчиться от смеха и никак не могу остановиться. А самое замечательное, дорогуша, что мы вернулись в Париж на автобусах; «Пигаль — Винный рынок» с особого разрешения супрефекта! Стоило это по два франка восемьдесят с носа, а смеху-то! Жакар и Марваль ехали на империале и оттуда сбрасывали внутрь к нам, кожицу от колбасы, а если б ты видела, как таращились на нас деревенские, — ради этого стоило прокатиться!

Ну и трясло же нас! При каждом толчке моя печень чуть не выскакивала наружу! Ладно, тем хуже! Я ведь всю дорогу хохотала, одно возмещает другое!

А потом, как сказал Жакар: «Всякие там рекорды скорости и высоты полета — нам-то что до них? То ли дело приятное путешествие из Манта в Париж на автобусе «Пигаль — Винный рынок»: вот уж действительно необыкновенный рейс!»

«Забастовка, черт возьми, забастовка!»

Сквозь сон я наблюдаю за «паваной», которую танцуют «самые знаменитые наложницы Истории». Пока на них нет ни расшитого жемчугами чепца, ни плоеного воротника, ни кринолина, ни роброна, ни кружевной косынки, чтобы репетировать, они подкололи нижние юбки вокруг бедер, точно туземки; некоторые сняли тесные облегающие платья и работают в коротких черных штанишках, в сорочках, прикрывающих корсет, с голыми руками и в маленьких меховых шапочках.

Командует ими Король-Солнце в облике балетмейстера, снявшего пиджак. Габриэль д'Эстре и маркиза Помпадур упорно делают ошибки, и я благословляю их. Вот все начинается сначала… Хоть бы они ошибались и дальше!..

Я сижу в одном из покрытых серым чехлом кресел партера, зал погружен во мрак, и я жду, когда закончится репетиция ревю. Сейчас без четверти шесть, мои товарищи по труппе находятся на сцене с половины первого. На репетицию пантомимы нам остается сорок пять минут. Но я всей душой желаю, чтобы Габриэль д'Эстре и маркиза Помпадур ошибались и дальше: так не хочется трогаться с места!

Рампу заменяет тусклый свет торшера с двумя лампочками. Эти две сияющие точки, висящие в черноте, бьют мне в глаза и усыпляют. Рядом со мной, невидимый в темноте, сидит мим и, не имея возможности закурить, жует незажженную сигарету:

— Вот и еще день пропал! Всех этих постановщиков ревю отправить бы куда подальше… Ты только погляди на этих «знаменитых наложниц»! Как подумаешь, что они надрываются тут за спасибо… Забастовка, черт возьми, забастовка!

От этого слова я просыпаюсь. И правда, забастовка…

У нас о ней много говорят. Что-то изменилось в нашем трудолюбивом кафе-концерте, одном из процветающих заведений этого квартала, всегда душном и пестрящем толпой, где по вечерам грохочет смех простонародья, смешиваясь со свистками, криками и топотом.

— Забастовка, черт возьми, забастовка!

О ней думают, о ней говорят во всех углах. Девочки из будущего ревю, вокалистки, все без конца повторяют это слово, каждая на свой лад. Некоторые кричат шепотом: «Забастовка! Требуем оплачивать утренники и репетиции!» — и, раскрасневшись, поднимают муфту, словно знамя, и размахивают ридикюлем, как пращой…

«Знаменитые наложницы» опять ошибаются. Вот и отлично! Еще десять минут посижу в кресле… Маркиза Помпадур и Габриэль д'Эстре получают нагоняй! Нагнувшись к ним, балетмейстер осыпает их громкой беззлобной бранью, которую возлюбленная Беарнца, маленькая полненькая брюнетка, выслушивает с явным нетерпением, повернувшись в нашу сторону и поглядывая на дверь.