Изменяю по средам - [2]

Такое впечатление, что во всей Германии – ни души. Тускло светят фонари и поблескивают крупицы снега. Интересно, люди, которые живут в этих домах, догадываются, что сегодня Новый год? Может, им не сказали…

«Направо пойду – кошелек с еврами найду, – подумала я, – налево пойду – нового мужа найду, а прямо пойду… в темный лес попаду. Там, наверное, партизаны. Будут пытать, чтоб открыла страшную военную тайну. А сказать-то мне им и нечего».

Налево шла мощенная крупными камнями дорога, расчищенная от снега. С обеих сторон – ряды низких тусклых фонарей на железных ногах с завитками.

Где-то, судя по звуку, на параллельной улице, проехала машина. Может быть, там есть жизнь? А на этой улице, несмотря на ее чистоту и аккуратность, похоже, жизни нет вовсе. Даже окна не горят, только тусклый свет фонарей выстелился в тонкую зыбкую дорожку.

Лучше прогуляться в глубь деревеньки, тем более, что там больше празднично украшенных домов.

Интересно, у них тут есть публичные туалеты? Не возвращаться же… Кстати, а если и возвращаться, то куда для этого нужно свернуть?

Кажется, я заблудилась. Нет, нет, нет…. Если я дойду до следующего угла и поверну налево, то окажусь на главной дороге, откуда сошла в самом начале.

Радостное чувство заграничной свободы, которое я ощутила, сбежав из сонного Катькиного царства, сменилось тревогой. Может, постучать в этот милый домик, напоминающий новогодний леденец в сахарной пудре, и попроситься позвонить? Но тут я сообразила, что не помню Катькиного телефона.

И вдруг я увидела гнома. Он был большой, толстый и деревянный. Краска на колпаке поблекла и местами стерлась, на круглой мультяшной щеке отчетливо виднелась трещина. Пухлыми пальчиками гном держал деревянную кружку с пивом, в которой клубилась деревянная пена, припорошенная свежим снегом.

Широкая улыбка гнома больше походила на хищный оскал. Чудовище стояло у входа в маленькую аккуратную пивнуху, куда вела протоптанная тропинка. Окна пивнухи призывно горели.

Пытаясь унять стук зубов, я радостно поспешила к людям.

– Джингл белл, джингл белл! – истошно заорал музыкальный колокольчик на массивной двери, и три пары глаз повернулись ко мне.

Во внезапно воцарившейся тишине стало отчетливо слышно тиканье скрипучих ходиков. Пожилой немец, седой и крепкий, точно такой, как рисуют на рекламных плакатах пива, стилизованных под середину прошлого века, громко сглотнул. Два его товарища помоложе, кажется близнецы, один из которых – в круглых очках ботаника, замерли с поднятыми кружками.

Из-за высокой стойки поднялся пузатый бармен, или как это у них тут называется.

– Монинг… – сказала я и улыбнулась так, как нас учила улыбаться преподавательница на курсах по-английскому.

Мне никто не ответил.

«Сейчас вызовут полицию», – почему-то подумала я.

Пузатый бармен опасливо сделал несколько шагов навстречу и залопотал что-то. Я не поняла ни слова и виновато развела руками, опять улыбнувшись для установления пущего контакта.

– Битте, – удалось разобрать из очередной порции непонятных слов.

А чего битте-то? Может, он просит меня убраться по-хорошему?

– Does anybody speak English? – попыталась я говорить бодро и непринужденно.

Посетители переглянулись, и один из близнецов, тот, который в очках, квакнул что-то невнятное.

– Lady’s room? – с надеждой спросила я.

Бармен вдруг переполошился, застрекотал что-то посетителям и убежал. В это время я заметила справа большое зеркало, украшенное мертвыми елочными ветками, и увидела в нем свое отражение… Самой замечательной деталью в моем облике были даже не мурманские рейтузы с начесом, которые я надела навыворот, и не хвост мохеровой кофты, свисающий сзади длинным драным приветствием, а вязаная шапочка Катькиного мужа с веселой вышивкой «Fuck me!», не заметить которую было невозможно.

В мозгу пронеслись самые запоминающиеся кадры из немецкой порнухи. Я быстро сдернула шапочку и спрятала ее в карман.

Наконец посетители бара пришли в себя, один из близнецов вскочил, направился ко мне и, изобразив некое подобие улыбки, жестами стал приглашать к столу. По крайней мере, так я истолковала его намерения. Потоптавшись еще немного, поглядывая в зеркало и перебирая в голове все известные мне английские слова, я несмело шагнула навстречу немцам.

Когда бармен вернулся, я уже знала, что его зовут Хорст, пожилого немца с круглым пивным животиком – Отто, а близнецов – Нойберт и Ганс. Хотя я ни черта не понимала из того, что собеседники пытались поведать мне на разных языках, которыми, как им казалось, владели, но беседа подошла к своему логическому финалу – мне предложили пива.

Хорст же пришел не с пустыми руками. Он прижимал к животу большой полосатый пакет ношеных вещей, кои и предложил мне взять с очень серьезным выражением лица. Видимо, он решил, что в паб заглянула побирушка. А собственно, как иначе можно было истолковать мой экзотический наряд? Даже снять куртку я не решилась, ибо в этом обнаружилось бы, что рейтузы большие, а потому подвернуты на талии двойным слоем. Если их отвернуть – будут спадать, а если оставить как есть, то немцы могут решить, что я беременна и неудобно будет пить пиво. Для разъяснения же ситуации мне не хватало иностранных слов.