Изменник - [5]

Им были предъявлены обвинения в рассекречивании советских научных исследований и разглашении государственной тайны. То ли американцы обманом выманили у них сведения, то ли происшедшему было еще более зловещее объяснение, но каждый понимал, что выйти на контакт с американцами без разрешения сверху было немыслимо. Ни один ученый не мог поехать в США без того, чтобы не пройти полный и подробный инструктаж. Ходили слухи, что все произошло с ведома и по приказу властей. Государственная политика в одночасье сменила курс, как это уже не раз бывало, а поплатились ученые. Ларин, собственноручно передавший материалы исследований, был приговорен к двадцати пяти годам за шпионаж в пользу Америки. Роскин и Клюева с трудом, но выстояли суд чести, несмотря на суровые выговоры и шквал обвинений в том, что они также были завербованы американцами.

Им, в отличие от Ларина, невероятно повезло. Но для всех это стало предупреждением. Даже если ты выдающийся ученый и лауреат премий, не думай, что тебя нельзя уничтожить. Не думай, что член научного или медицинского сообщества может рассчитывать на особое отношение благодаря своему роду занятий. Всех мерят одной меркой. Ученый может оказаться шпионом, а врач — врагом Родины и вредителем. Любой может впасть в немилость в мгновение ока. Государство неустанно бдительно следит за врачами и научными работниками, пусть даже те и считают себя альтруистами, думающими только о благе человечества и своих пациентах.

Лена наблюдает за ним. Ей ли не знать, о чем он думает. Все смотрели «Суд чести». Она снова оглядывается и говорит вполголоса:

— Я знаю, тут другой случай, но кончится все тем же, поверь мне. Они тоже думали, что поступают, по совести, и поэтому с ними ничего плохого не произойдет. Ни о чем не думали, только о своем препарате. В этом и была их ошибка.

Он кивает. Его всегда удивляло, насколько Лена ему доверяет.

— Я тебя понимаю, Лена, — произносит он.

— Правда? Надеюсь, что так. Ты слишком доверяешь людям, а я чую: дело дурно пахнет. Он сказал тебе, что с мальчиком?

— Пока нет. А ты что-то знаешь, Лена?

— Не очень много. Никого, кроме Русова, к нему и близко не подпускали. Но он делал рентген, об этом он тебе сказал?

Андрея захлестывает волной гнева. Да как такое возможно?! Сделать рентген — и не сказать! А Андрей должен был снова его назначить и подвергнуть пациента двойной дозе облучения?

— Ретинская сделала рентген в нерабочее время. — Лена называет фамилию нового рентгенолога, с которой Андрей едва знаком. — Они с Русовым накоротке.

— Лена, откуда ты все знаешь?

— Потому что у меня дети. И позаботиться о них кроме меня некому, вот и приходится все знать. Слушай, мы слишком долго разговариваем. Пообещай, что не станешь геройствовать. С людьми такого ранга, как Волков, самое лучшее — чтобы они даже не знали, как тебя звать. А для этого просто не выходи завтра на работу. Скажи, что заболел.

Дети… Да, у Лены двое детей. А мужа нет, как и у многих сейчас. Андрей его не знал, потому что Лена москвичка, в Ленинград она переехала после войны. Ее муж попал в плен и умер в Германии, в лагере для военнопленных. Остались девочка — сейчас ей, должно быть, четырнадцать, — высокая, с длинными косами, и мальчик, примерно на год младше. Волосы у обоих намного светлее, чем у Лены, и девочка тоненькая, как ивушка, совсем не похожа на свою темноволосую коренастую мать. Черты покойного отца неуловимо проступают в их внешности, жестах, случайном повороте головы.

Ане всегда нравилась Лена. А Коле нравится девочка, Вава.

Сказать, что заболел! Если б он мог… Аня тоже могла бы сказаться больной, — двойное чудо — и тогда они взяли бы велосипеды, нарезали бутербродов с колбасой и на весь день уехали на дачу. Коле надо в школу, поэтому получился бы настоящий выходной для них одних. Он бы починил ставни, Аня вскопала грядки, а потом накрыла бы стол к чаю.

Русов, наверное, с ума сошел, если пошел на такой риск с рентгеновскими снимками. В голове не укладывается, что он их просто уничтожил. Должны же остаться записи.

Или сошел с ума, или до смерти напуган. Что он такого на них увидел?

Если это какая-то форма ювенильного артрита, тогда он, конечно, вправе, ну или почти вправе, передать этот случай Андрею. Все в больнице знают, что он дважды в неделю ведет амбулаторный прием пациентов с этим заболеванием. Но снимки могут показать многое…

Он подавляет в себе желание немедленно отыскать Русова и вытряхнуть из него всю информацию до последнего слова. «Посмотрим, осмелится ли он солгать про эти снимки, когда я возьму его за горло?!»

Но Русов все равно солжет. А что он при этом теряет? И рентгенолог, как там ее звать, тоже солжет. Они наверняка заранее просчитали наихудший возможный вариант: ребенок запомнит, что ему делали рентген; но ведь никто не обращает внимания на то, что говорят дети.

Его снова накрыло волной, на этот раз отвращения, а не гнева. Бедный ребенок, среди всех этих интриг, он ведь ничего не подозревает. Ему объяснили, для чего нужны врачи: «Они помогут тебе поправиться».

«До чего мы дошли, — думает Андрей, — если пациенты заставляют нас стыдиться самих себя».