Изменившийся человек - [28]
Нолан отодвигает несколько коробок, ложится на кровать и открывает «Преступление и наказание». Как и самурайская книга, и большинство других, которые он прочел за последние несколько лет, добыта она из автомобилей, пригнанных в шинную мастерскую. Винсент стал рассматривать ее как персональную библиотеку-читальню. Никто о своих книжках не вспоминал, никто не возвращался за ними, хотя насчет потерянной детской варежки готовы были звонить каждые пять минут.
У Реймонда негде было читать, и это было еще досаднее, чем изумление Бонни, оглушенной новостью, что он читает книги. Так ей и надо, что ребята разозлились на нее, когда она сказала о его любви к чтению. Представила его каким-то образцом для подражания — то есть устроила так, что они возненавидели его заранее, еще толком не узнав.
Под конец пребывания у Реймонда Нолан в обеденные часы уезжал на пустырь и читал, сидя в пикапе. Там он прочел книги Маслоу. Там и пикап его сдох. Не пожелал заводиться. Пришлось звонить Реймонду, и, когда Реймонд спросил, что он делал на пустыре, Нолан сказал: ссал.
Сейчас лучше не думать об этом. Лучше всего погрузиться в книгу и забыть обо всех своих неприятностях. Он листает «Преступление и наказание», ищет, где остановился. Так, убийство было. Там замечательно… дальше, где этот думает, что все говорят о нем. Еще чья-то мания преследования — Нолану это меньше всего сейчас нужно. Он берется за «Пого», не может сосредоточиться, открывает «Путь воина».
Воин занят тем, что выстраивает крепостную стену против враждебных мыслей. Но что может означать «занят» в его нынешнем положении, когда он забился в чужую комнату, загроможденную семейным хламом? Если он намерен здесь остаться, надо ее разгрести.
Нолан берет охапку одежды, сует в стенной шкаф на кучу каких-то непонятно занозистых старых вещей. Сыновья Бонни чем-то похожи на детей Реймонда. Наверное, такое поколение. Никто из них не видит проку в том, чтобы хотя бы притворяться вежливым. Нолан не винит сыновей Бонни: пришли домой, а за столом на кухне новый жилец. Вместе они, Бонни и дети, — какое-то тоскливое комедийное шоу. У младшего — кривой роман с мамой. Старший боится собственной тени. Нолан мог бы пришибить их одним мутным взглядом. Может, они были не такие нервные до того, как отец отчалил.
Когда его отец ушел, Нолану было три года. Он мало что запомнил. Кажется, отец работал двадцать четыре часа в сутки, и все равно с деньгами было туго. Нолан как будто помнит, когда у отца начались неприятности из-за налогов, но единственное, что может вспомнить точно — как падал свет на кухонный стол. Ребята у Бонни избалованы до ужаса. Не понимают, как хорошо у них сложилось.
Нолан уехал от Реймонда только сегодня утром. А сколько всего достиг! Новая, с иголочки жизнь, начнем с этого. Не удивительно, что устал. Имеет право расслабиться. Отодвинуть еще кое-какое барахло, принять викодин[23] и нажать кнопку сброса, когда проснется завтра. Вспомнил о своей заначке наркотика, и захотелось проверить, на месте ли она. И принять одну таблеточку для маленького оттяга.
Нолан думает, что медики и законники совсем не понимают, зачем человек принимает наркотик. В их представлении ты хочешь дойти до того, чтобы падать со стула, закатив глаза под лоб. А на самом деле Нолану нужна причина, чтобы усидеть на стуле, тот мини-сдвиг фокуса, когда все кажется более забавным, складным, менее скучным, без фоновой тревожной тряски и паранойи.
Нолан запускает руку в сумку под футболки и трусы. Вытягивает две книжки и последний номер «Солджер оф форчун»[24] — вытащил его импульсивно, хотя не сказать, что это его любимый журнал, а кража его разозлит Реймонда, может быть, больше всего остального. Нолан прихватил его с кухонного стола утром, перед уходом.
Пока добрался до пузырьков с таблетками и до конверта с деньгами, весь вспотел и должен повторить про себя практичную формулу, выученную на курсе по обузданию гнева: расслабься. Будь спокоен. Не усложняй. Пластиковые бутылочки приятны на ощупь. Флакончики безмятежности. Викодина и ксанакса должно хватить ему на пару месяцев, если строгий мистер Сверх-я будет держать его в рамках.
Затем он пересчитывает полторы тысячи долларов — конечный продукт семидесяти порций экса. Не билет на Бали, не совсем золотой парашют, который обеспечит ему мягкое приземление.
Нолан вкладывает деньги в «Путь воина» и засовывает все обратно в сумку. Вероятно, будет в сохранности. Бонни наверняка воспитала детишек так, чтобы не рылись в чужих вещах. И все же не стоит искушать судьбу, оставлять сумку посередине комнаты. Он вытаскивает кое-что из-под кровати, чтобы освободить место для сумки. Компьютерные клавиатуры, принтеры. Он сваливает их в углу. Ну и неряхи.
В одном конверте оказывается пачка старых налоговых деклараций. Сверху лежит форма 1040: за 1992 год доктор Джоэл Кейлен, врач-терапевт, заработал медицинской практикой 116 тысяч, и Бонни Кейлен, администратор музея, — более скромные 22 тысячи. Что делал Нолан в том году? Кажется, стелил ковры. Зарабатывал примерно столько, сколько Бонни. Этот арифметический пустяк объединяет его с Бонни против денежного доктора Джоэла. Ну и что, что Нолан кое-как
Книга «Голубой ангел» (2000 г.) – «университетский роман», история отношений разочарованного немолодого профессора частного университета, в прошлом писателя, и его талантливой студентки. Любовная интрига становится причиной крушения как супружеской жизни, так и карьеры героя. Коллизия в книге Ф.Проуз во многом повторяет сюжет знаменитого фильма «Голубой ангел» с Марлей Дитрих в главной роли. Символично, что первая нашумевшая книга профессора, успех которой он не может повторить, тоже носит название «Голубой ангел».
Реальность — это то, что мы ощущаем. И как мы ощущаем — такова для нас реальность.
Я был примерным студентом, хорошим парнем из благополучной московской семьи. Плыл по течению в надежде на счастливое будущее, пока в один миг все не перевернулось с ног на голову. На пути к счастью мне пришлось отказаться от привычных взглядов и забыть давно вбитые в голову правила. Ведь, как известно, настоящее чувство не может быть загнано в рамки. Но, начав жить не по общепринятым нормам, я понял, как судьба поступает с теми, кто позволил себе стать свободным. Моя история о Москве, о любви, об искусстве и немного обо всех нас.
Сергей Носов – прозаик, драматург, автор шести романов, нескольких книг рассказов и эссе, а также оригинальных работ по психологии памятников; лауреат премии «Национальный бестселлер» (за роман «Фигурные скобки») и финалист «Большой книги» («Франсуаза, или Путь к леднику»). Новая книга «Построение квадрата на шестом уроке» приглашает взглянуть на нашу жизнь с четырех неожиданных сторон и узнать, почему опасно ночевать на комаровской даче Ахматовой, где купался Керенский, что происходит в голове шестиклассника Ромы и зачем автор этой книги залез на Александровскую колонну…
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.