Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - [203]
С 1927 г., когда Юнгер совершает свое первое путешествие во Францию, начинается длившийся почти до конца его жизни период заграничных путешествий и поездок, охвативших едва ли не весь земной шар. Даже служебная командировка на Восточный фронт в 1942–1943 гг., в ходе которой Юнгер побывал в конечных южных точках немецкой оккупации территории СССР, приобрела характер изучения нового, неизвестного ему народа, а также культуры страны, всегда тревожно волновавшей воображение писателя, возбужденного русской литературой, донесшей европейцам дух какой-то совершенно особой жизни. Все эти поездки непременно воспроизводились в его подробнейших дневниковых записях. В рукописном наследстве Юнгера они составляют основную массу материала, и именно они лежат в основе всего его литературного творчества. Немецкие издатели первого 18-томного собрания сочинений Юнгера (1978–1983) выделили дневники и созданные непосредственно на их материалах книги в отдельную группу произведений, составивших шесть объемистых томов. Они включают только то, что было опубликовано в разные годы самим Юнгером. Исследователей его творчества чрезвычайно интересует вопрос, в каком отношении находится все опубликованное к первоначальным оригинальным записям. Однако публикация этих записей, т. е. дневников в точном смысле слова, — дело, видимо, весьма отдаленного будущего. Впрочем, оставим эти заботы литературоведам.
Чтение дневников Эрнста Юнгера — серьезная, интеллектуальная работа. Это не записи выдающегося деятеля, прожившего сложную, полную драматизма, потрясающих событий и незабываемых встреч жизнь. Это не полнокровное, документально точное описание быта и жизни германского общества времен великих трагических потрясений. Это не опыт воспроизведения психологии нравов социальных сословий и не галерея литературных портретов выдающихся лиц тех времен. Конечно, кое-что из указанного перечня можно встретить на этих страницах, но это «кое-что» не только не характерно, но даже и не обращает на себя внимания. Так, Юнгер, будучи в Париже, где он провел большую часть своей военной службы во время второй мировой войны, встречался почти со всеми выдающимися деятелями французской культуры и искусства, которые оставались в оккупированной столице: Пикассо, Саша Гитри, Жан Кокто и многие другие. Отдельные любопытные штрихи их быта читатель найдет в записях Юнгера, но как живые личности они в них не присутствуют. Кажется, что в этом качестве они писателя и не интересуют. Невольно думаешь, что он — не мастер литературно-психологического портрета. Возможно, это и так. Но является ли это слабой стороной его таланта?
Современные юнгероведы тратят немало сил, чтобы получить ясность в жанровой специфике того, что обычно именуется дневниками писателя. Не является секретом для них и содержательная особенность текстов, в том числе и отмеченная выше «непортретность» их персонажей. До улаживания споров по этим темам еще далеко, но существует согласие, что тайна своеобразия дневников порождена особым типом литературного или, вернее, художнического воображения автора. Юнгер представляет собой тип писателя, у которого литературный талант наплавлен на мощную основу метафизической созерцательности. Для Германии первой половины прошлого века этот тип был отнюдь не редкостью. Мы относим к нему и Рильке, и Томаса Манна, и Германа Гессе, и Готфрида Бенна. Они, в точном смысле, — писатели-метафизики, писатели-мифотворцы. Для них литературная форма оказалась наиболее адекватным средством развития и просветления метафизических интуиций, объектом созерцания которых стали глубинные и сокрытые основания человеческого существования, исторического бытия, а также те силы, которые связывают нашу конкретную экзистенцию с жизнью таинственного космического универсума. Неслучайно, что кумирами писателей этого типа были Гёте, Ницше и Шопенгауэр, у которых метафизическое созерцание уже тяготело к художественной технике воображения, но еще не перешло ту грань, за которой оно попросту расплывалось бы в зыбкой метафорике художественных образов. Такое понимание специфики литературного таланта Юнгера, надеюсь, делает понятной известную «деперсонизацию» дневников. Накопление деталей быта, жизни и психических характеристик является в самом точном смысле эмпирическим материалом, несовместимым с основной линией художественно-метафизического усмотрения сущего.
