Излишняя виртуозность - [33]

— Да таким, как он, — проникновенно, видимо пытаясь выслужиться, произнес метрдотель, — памятники надо ставить при жизни! — он посмотрел на контролеров, видимо, предлагая тут же заняться благородным этим делом.

— Ладно — я согласен на памятник... но только чтобы в ресторане! — пробормотал я и пошел обратно.

Тут я заметил, что поезд тормозит — вагоны задрожали, стали стукаться друг о друга, переходить стало еще сложней...

В нашем тамбуре я встретил проводника: в какой-то грязной рванине, с мешком на спине, он спрыгнул со ступенек и скрылся — видимо, отправился на поиски корма для кур...

Это уже не задевало меня... свой долг перед человечеством я выполнил... можно ложиться в мой саркофаг. Я залез туда и сжался клубком. Поезд стоял очень долго. Было тихо. Освободившееся сознание мое улетало все дальше. Ну, действительно, чего это я пытаюсь навести порядок на железной дороге, с которой и соприкасаюсь-то раз в год, когда в собственной моей жизни царит полный хаос, когда в собственном доме я не могу навести даже тени порядка! Три года назад понял я вдруг, что за стеной моей — огромное пустующее помещение, смело стал добиваться разрешения освоить это пространство, сделать там гостиную, кабинет... Потом прикинул, во что мне это обойдется — стал добиваться запрещения... Любой наблюдающий меня вправе воскликнуть: «Что за идиот!» Написал массу заявлений: «В просьбе моей прошу отказать!», настрочил кучу анонимок на себя... Как бы теперь не отобрали, что есть!..

Я погружался в сон... вдруг увидел себя в каком-то дворе... меня окружали какие-то темные фигуры... они подходили все ближе... сейчас ударят! «Зря стараются, — мелькнула ликующая мысль, — не знают, дураки, что это всего лишь сон!» Двор исчез. Я оказался в вагоне-ресторане, он был почему-то весь в цветах, за окнами проплывал знойный юг. Появился мой друг метрдотель в ослепительно белом фраке.

— Кушать... не подано! — торжественно провозгласил он.

Через минуту он вышел в оранжевом фраке.

— Кушать... опять не подано! — возгласил он.

— Может быть, можно что-нибудь? — попросил я.

— Два кофе по-вахтерски! — распахивая дверь в сверкающую кухню, скомандовал он.

Я вдруг почувствовал, что лечу в полном блаженстве, вытянувшись на полке в полный рост, откинув ногами тяжелое одеяло... Тепло? Тепло!

Значит, проводник, когда я его встретил на остановке, ходил не за кормом для кур, а за углем? Замечательно! Тогда лучше так и не просыпаться — сейчас должны начаться приятные сны!

В следующем сне я оказался в красивом магазине игрушек в виде лягушонка, которого все сильнее надували через трубочку.

...Все неумолимо ясно!.. Надо вставать!

Проводник сидел в тамбуре на перевернутом ведре, блаженно щурясь на оранжевый огонь в топке.

— Ну как? — увидев меня, повернулся он (после взгляда на пламя вряд ли он различал меня).

— Замечательно! — воскликнул я. — А раз уж так... в туалет заодно нельзя сходить?

— Ладно уж! — он подобрел в тепле. — Только кур не обижай! — он протянул ключ.

— Зачем же мне их обижать? — искренне воскликнул я.

Я ворвался в туалет. Куры, всполошившись сначала, потом успокоились, расселись, своими бусинками на склоненных головках разглядывая меня. Кем, интересно, я кажусь этим представителям иной, в сущности, цивилизации? Достойно ли я представляю человечество? Не оскорбит ли их жест, который я собираюсь тут сделать?.. Нет. Не оскорбил.

Абсолютно уже счастливый, я забрался к себе на полку, распрямился... Какой же последует сон?.. Солнце поднималось над морем... я летел на курице, приближаясь к нему. Вблизи оно оказалось огромной печкой. Рядом сидел проводник.

— Плохо топить — значит, не уважать свою Галактику! — строго проговорил он, орудуя кочергой.

БУДНИ ГАРЕМА >(роман)

В сладком плену

«Я проснулся оттого, что стюард в салоне каюты тихо брякал посудой, собирая ее...» Сколько раз прежде эта фраза появлялась в моём сознании непонятно откуда. Теперь-то ясно — из будущего, которое наконец-то стало настоящим: я проснулся оттого, что стюард тихо брякал посудой, собирая её! Я открыл глаза: широкая белая спальня с раздвигающейся дымчато-прозрачной перегородкой; бодрящее, чуть ощутимое дребезжание, почти журчание двигателя, еле доносящееся сюда, в каюты самого высокого класса. Я сладко вытянулся на шуршащем, набитом сухой морской травой матраце; схватил огнедышащих драконов на ярко-синем небесном шёлке, накинул на плечи. Шагнув вперёд, размахнул перед собой дымчатую стену. Салон был больше спальни и светлей. Зелёные тропические листья отражались на белой коже диванов, утопленных в коврах на полу. И всё это плыло по спокойному солнечному морю (блики бежали по потолку) и находилось, видимо, уже за границей; от ярко-оранжевого, явно иностранного, маяка на каменистом островке отходил, тихо урча, такой же яркий катер и шёл по лихой дуге к нам.

Стюард, почтительно согнувшись, выкатил никелированно-стеклянную тележку с посудой, прикрыл дверь. Я натянул брюки, свитер и вышел.

Да-а — на просторе было несколько свежей, чем в каюте! Я пошёл по широкой, почти пустой деревянной палубе — лишь изредка на белых рейчатых креслах сидели люди, безмолвно вытянув лица к солнцу, жёлтому, размытому в высокой дымке, но греющему весьма ощутимо, впервые в этом году.