Изгой - [31]

Юрий усмехнулся, но на губах проявилась не улыбка, а волчий оскал. Теперь Галицкий понял, что такое ненависть – она одолевала его, причем не горячая, а какая-то иная, холодная, рассудочная что ли. Парень покрутил нож в пальцах – и в этот момент осознал, что сможет воткнуть сталь в живую плоть, ибо будет не убивать, а мстить, и резать не человека, а лютых врагов. Которые сами его с нескрываемым удовольствием на куски распластают, когда поймут, что он для них перестал быть покорным рабом.

– Что ж – сегодня и сведем счеты. Надеюсь, что получится тихо, и лишней кровью я себя не запятнаю…

Приняв решение, Юрий уселся на камень, мучительно захотелось курить. Хотя он думал, что избавился за время рабства от этой дурной привычки. Нет, снова захотелось глотнуть пахучего дымка, и настроиться. Так Галицкий раньше всегда делал, когда понимал, что придется стрелять – во время сделки всякое могло быть…

Юрий шел к стойбищу решительным шагом, хотя с каждой секундой, увиденная там картина нравилась ему все меньше и меньше. Во первых, из гаремной юрты раздавались жалобные причитания жен, а рядом с ней высилась груда разнообразного барахла, что было раньше в распоряжении ханум, и небрежно разбросано по гарему.

Но ведь не отъезжать они собрались?!

Тем более, когда старик Ахмед, их властный муж стоит посередине с самым грозным видом, вцепившись в рукоять сабли.

А вот и во-вторых!

С хозяином четверо татар пастухов с плетьми и арканами, с решительными злобными лицами. И малец валах рядом крутится, а ведь с раннего утра паршивца на стойбище не было, сбежал куда-то. А ведь за такое дело ханум могли и прибить.

Юрий прикусил губу – он понял, что маленький подлец сбегал к кибиткам и рассказал старику о творящемся прелюбодействе и похищенном оружии. Если только второе случилось, то гарем не был бы столь ограбленным, и женщины бы не выли отчаянно и тоскливо. А если не сообщил о украденных ножах, то татары не вооружились сами до зубов и не припожаловали целой бригадой на разборки со «стрелкой».

– Сейчас начнется бой, мне в нем не выжить, – прошептал Юрий, сжимая рукоять спрятанного в кисти и рукаве халата стилета. С тоской взглянул на небо – по нему плыли два облака. Посмотрел на степь – к стойбищу скакали несколько всадников.

– Подмогу вызвал, тогда нападать нужно первым, – прошептал Юрий, чувствуя, как забурлил внутри адреналин. Он натянул на лицо рабское выражение и посеменил к Ахмеду, упав за десять шагов на колени, и уткнувшись головой в пыль…

Глава 16

«А вот и хрен тебе, пастушок, я все же не раз дрался», – перед глазами была видна протянувшаяся к нему тень, и в этот момент не поднимая склоненной перед Ахмедом головы, Юрий напряг мышцы. И когда пятно тени на земле протянулось к нему, метнулся в сторону. И успел вовремя – аркан накрыл лишь место, где он был долю секунды тому назад.

Ударить степняка клинком в живот не получилось, зато лезвие полоснуло крымчака по лицу – брызнула кровь, раздался истошный вой. Юрий лягнул взад, что твой конь, и попал каблуком во что-то мягкое – сдавленный стон послужил ответом на вопрос – а так ли удачливы татары в рукопашной схватке, где все средства хороши.

Татары расслабились, видя склонившегося перед повелителями раба. За что и поплатились, в свою очередь став объектом атаки невольника, которого заранее посчитали никчемным противником. Но они были воинами, участвовали в набегах, а потому быстро пришли в себя. И роли мгновенно поменялись – Юрий с отчаянием в душе понял, что его не станут рубить саблями, а жаждут взять живьем. Потому достать клинком третьего противника не получилось. Жилистый татарин отскочил в сторону, Галицкий попытался пырнуть противника стилетом и почти дотянулся, располосовав халат. И на этом схватка закончилась – взбунтовавшегося раба ударили по кисти, выбив оружие, а затем огрели клинком плашмя по голове.

– Загрызу, бакланы позорные…

Юрий только рычал, пытаясь даже кусаться, но его повалили на землю. И стали топтать ногами, пинать по ребрам и голове. Сколько шла ожесточенная схватка, он не помнил, потеряв сознание…

– Якши, урус, – Ахмед вытер рукавом халата вытекавшую из разбитого носа кровь. Юрий удовлетворенно хмыкнул – на кулачках татары оказались ему не противниками, судя по внешнему виду оппонентов. Хозяину он разбил нос, его главному арату посадил синяк под глаз, еще один пастух заметно прихрамывал, а другой, совсем молоденький татарин, баюкал поврежденную руку, шмыгая носом. А вот пятого степняка, которого он полоснул клинком по лицу, не увидел, но, судя по запекшимся в пыли лужицам крови, досталось тому крайне серьезно. Может быть станет одноглазым, что немало грело душу – хоть не зря погибнет.

В том, что его убьют, Галицкий не сомневался, причем понимал, что вначале будут жестоко мучить. Он лежал совершенно голым на деревянных жердях, положенных друг на друга в виде буквы Х. Запястья и лодыжки были крепко привязаны кожаными ремешками к концам этого «андреевского креста», что станет для него местом казни.

– Ты обманывал меня, урус, – прохрипел Ахмед, поигрывая ножом, – ты мерзкий осквернитель гарема правоверного, колдовством своим соблазнивший чужих жен, что славились верностью мужу…