Изгои - [21]

Тильман улыбнулся, будто извиняясь.

Я отвернулась, и сказала, не глядя на него:

– Мне пора.

Когда я уходила, меня всю трясло, и не с первого раза удалось открыть дверь.

Позднее, уже лежа на матраце и чувствуя размеренное, спокойное дыхание сестры на своей шее, мне стало стыдно и даже противно вспоминать произошедшее. Мне казалось, я допустила непозволительное: я прошла по всему лагерю с незнакомым мужчиной.

– Что если узнает папа? – с ужасом думала я. – Что если я опозорила этим семью?

Всю ночь мне снилась некрасивая, кривая улыбка Тильмана, его искренняя, мальчишеская улыбка.

ГЛАВА IV

Иордания. Отъезд

Время в лагере летело незаметно. Каждый час был прописан, рассчитан, каждая копеечка, потраченная на нас, его жителей, посчитана. Погода всегда была невыносимо жаркой, как и песок и палящее солнце, и дразнящий ветер, едва ощутимый и все такой же несносно знойный.

Все больше я начинала замечать за собой, что хочу отсюда уехать, сбежать, скрыться. Мне чудилось, что эти решетчатые заборы, отделяющие территорию лагеря, давят, стискивают, отнимают последние остатки свободы. Я стала задыхаться. Даже лица других жителей вдруг опротивели.

Однажды я заговорила с Иффой о том, хочет ли она уехать в Европу. Она вздрогнула от этого вопроса, странно взглянула на меня и расплакалась. Я хотела обнять ее, что-то несвязно говорила, пытаясь утешить, но Иффа отпрянула, вскочила и стала ходить из одного угла в другой.

– Помнишь, мама говорила, что Аллах любит тех, кто содержит себя в чистоте?

– Да, конечно, – медленно ответила я.

– А если ты нечистый, он тебя не любит? Он может послать на тебя кару? А мама может послать на меня кару за то, что я плохая дочь? Джанан, не молчи.

Иффа села рядом на колени и взяла мои руки в свои. Глаза ее горели в безумии, пока она всматривалась в мои зрачки, словно бы пыталась там что-то разглядеть.

– Что с тобой?

Она дернула головой, не желая отвечать на вопрос, и продолжила глядеть на меня, в ожидании ответа.

– Не знаю, – тихо сказала я. – А ты разве не чистая?

Я заметила, как задрожали губы Иффы при этом вопросе.

– Больше всего на свете я хочу сбежать в Европу, – после затянувшегося молчания едва слышно сказала она.

Недавно я задумалась, а интересовались ли я в действительности своей сестрой? Я видела, что с Иффой что-то не так. Эти слезы и странные вопросы, эта несвойственная ей молчаливость. И все-таки я ничего у нее не спрашивала. Иффа так часто меня отталкивала, что тогда, в лагере, погруженная в собственные переживания, я прекратила попытки сблизиться с ней. Как иронично: я сдалась, когда как стоило мне попытаться еще один раз, и стена между нами рухнула бы.

– Я хочу отсюда уехать, Джанан, – на следующий день сказала Иффа. Я только приготовила сладости и клала их в коробку, чтобы отнести на продажу. Я подняла голову, собираясь сказать, что мне некогда, но что-то в ее взгляде, в нервных движениях рук меня остановило. Только сейчас я заметила круги у нее под глазами, и что она стала еще худей, чем прежде.

– Мы тут не навсегда, – ответила я, наконец.

– Нет, ты не понимаешь, – сказала Иффа дрогнувшим голосом, и на секунду мне показалось, у нее сейчас начнется паника. Я оставила коробку и подошла к сестре поближе.

– Чего не понимаю? Все нормально?

Иффа улыбнулась сквозь слезы.

– Я не знаю, – прошептала она, глядя на меня.

Я обняла ее, и то, что Иффа не отстранилась, а приняла объятия, так напугало меня, что я в волнении отошла и взглянула ей в лицо.

– Иффа, – прошептала я, – Иффа, что с тобой?

– Я… меня… меня изнасиловали, Джанан.

Она стояла напротив меня с безвольно опущенными руками и молчала. Некоторые пряди ее лохматых волос прилипли ко лбу из-за жары, маленькая лужица собралась у впадины над губой и блестела, как слезинка. От накатывающихся слез ее глаза казались еще больше и напоминали глаза олененка, потерявшего мать. Я смотрела на нее, на мою младшую сестренку, что была почти на голову ниже, худенькую и маленькую, и пыталась понять смысл этих страшных слов.

– Скажи хоть что-нибудь, Джанан. Не молчи, – хриплым голосом зашептала Иффа, заламывая пальцы. – Папа выгонит меня на улицу, да?

Я продолжала молчать, не говоря ни слова, и в это мгновение на меня волнами накатывали паника, злость, ужас, сочувствие и бесконечная нежность к Иффе. Неровной походкой я подошла к ней и обняла. На секунду Иффа засомневалась, но ее руки обвили мою талию, и я услышала тяжелое дыхание и почувствовала, что она дрожит и плачет.

Иффа рассказала о случившемся не потому, что я была ее сестрой или лучшей подругой, или самой близкой душой. Она призналась оттого, что тяжесть этой тайны, горечь этой боли жгли ее мерзким пламенем отвращения к самой себе и страхом перед отцом и Всевышним.

Она познакомилась с ним на базаре. Долгое время держалась холодно, не отвечала на его улыбки и явные заигрывания. Они ее пугали и оскорбляли. Она гуляла среди грязных контейнеров, палаток, истерзанных ветром и временем. Скрываясь среди разношерстной толпы, думала о том, что нас ждет, и что было в прошлом.

– Мне казалось, я заперта в коробке, где много щелей, откуда я видела небо, солнце, людей, пыль, облаками нависшую надо всем, – рассказывала Иффа, – видела, и все-таки была отделена от мира. Я задыхалась, как я задыхалась тут, если бы ты знала! А потом я в очередной раз столкнулась с Ибрагимом и вдруг заговорила с ним. Мы говорили обо всем и ни о чем одновременно. Он отличался от остальных: не был таким изможденным и отчаявшимся.