Изгнанник самовольный - [33]

Документов не сохранилось, но логично предположить, что Пушкин верноподданнически просил отпустить его до замысла побега, а значит, до весны 1821 года, то есть вскоре после приезда в Кишинев. Также логично, что он первый раз это сделал "по инстанции", через Инзова. Если Пушкин все же просил Инзова, тот, при всей своей доброте, вынужден был отказать. По собственному душевному порыву добряк Инзов отпустить Пушкина не мог. Инзов понимал, что несет ответственность лично перед правительством, распорядившимся отправить провинившегося чиновника сюда. Он мог пообещать просить своего друга министра Каподистриа замолвить слово за Пушкина. Если Каподистриа это сделал, то в ответ, очевидно, услышал от Александра Павловича раздраженное "Нет". Царь вполне мог считать, что Пушкин будет вести себя в Париже еще хуже, чем Кюхельбекер. Зачем же его выпускать?

А Пушкин надеется. Он хотел бы быть законопослушным и избежать конфликта.

Я стал умен, я лицемерю

Пощусь, молюсь и твердо верю,

Что Бог простит мои грехи,

Как Государь мои стихи.

Тем временем он опять принимается писать стихи по-французски, а также начинает переводить на французский Байрона, что было своего рода двуязычной практикой. Одновременно Пушкин начинает обдумывать новый для него вариант побег. Жить "на лужице города Кишинева", как он выражается в письме, ему противно.

Первые реакции Пушкина всегда образные, и в стихах появляется образ беглеца. Пускай действие происходит на Кавказе - отнюдь не случайно это пишется именно в Кишиневе. Тут, как писал один из современников, поэт впервые реально "очутился почти в пограничном городе, что для него было очень важно".

Перебраться из Кишинева в заграничную Молдавию, казалось бы, не очень трудно. Отношение Инзова к беглецам, буде они задержаны, насколько мы можем судить по другим историям, было весьма терпимым. В конце концов Пушкин всегда мог сказать, что поехал прогуляться верхом (что он делал каждый день) и заблудился. В худшем случае он отделался бы домашним арестом на несколько дней. Вряд ли Инзов стал бы доносить об этом в Петербург.

Но и недооценивать трудность бегства из Бессарабии не следует. Как раз при Инзове было усилено наблюдение на карантинных постах и таможнях, и обо всех происшествиях надлежало сообщать ему. И все же Пушкину будет после казаться, что легче бежать из Одессы, а в Одессе - что лучше это сделать в Михайловском. На деле же в Одессе это будет сделать трудней, чем в Кишиневе, а в Михайловском - трудней, чем в Одессе. Но поймет это он еще позже.

А пока он собирается это сделать в Кишиневе, обстоятельства снова идут ему навстречу. С доброго согласия Инзова Пушкин отдыхает в Каменке, под Киевом. Европа бурлит страстями восстаний, а в Каменке кипят страсти за столом. Его приятели, и среди них будущие декабристы, строят планы переустройства России, о чем ему мало известно. В Каменке Пушкин опять болеет, и заботливый Инзов просит удержать его от возвращения на службу, не пускать в мороз ехать в Кишинев. Вернувшись под крыло начальства, Пушкин выясняет, что социальные волнения докатились до Бессарабии. Один шаг - и он их участник, но этот шаг еще предстоит сделать.

Глава седьмая.

С ГРЕКАМИ В ГРЕЦИЮ

Недавно приехал в Кишинев и скоро оставляю благословенную Бессарабию есть страны благословеннее.

Пушкин - барону Дельвигу, 23 марта 1821.

В Москве, а следом и в Петербурге распространились слухи о том, что сочинитель Пушкин благополучно бежал из Бессарабии в Грецию. Известно, что молодой Федор Тютчев говорил об этом с Погодиным. Слухи эти приходили с юга. Больше того, Пушкин сам дал им повод. Лишь спустя сто с лишним лет профессор Одесского института народного просвещения В.И.Селинов, сопоставив все известные ему материалы, скажет: "Как мы будем видеть, реальные (выделено Селиновым.- Ю.Д.) намерения к отъезду из России у Пушкина впервые зародились в Кишиневе по связи с восстанием Ипсиланти...".

Намерения к отъезду, как мы теперь знаем, возникли раньше, но сейчас речь именно о кишиневской весне 1821 года, когда Пушкин, что явствует из приведенного в эпиграфе письма Дельвигу, изложил свой план в простой и доступной даже непосвященным форме: "скоро оставлю", ибо "есть страны благословеннее". Больше того, он начал предпринимать (и в этом Селинов точен) конкретные шаги по реализации этого плана.

В Кишиневе Пушкин сдружился с Еленой Горчаковой, сестрой своего лицейского товарища, который в это время был уже первым секретарем русского посольства в Лондоне. Пушкин был влюблен в Елену как раз в то время, когда греки, бежавшие из-под турецкого ига в Россию, готовились принять участие в войне против турок. Борьбу эту организовывала этерия, греческая община или партия, одним из вожаков которой был муж Елены Георгий Кантакузин. Среди руководителей этерии был и брат Георгия Александр и четверо братьев Ипсиланти.

В доме Георгия и Елены Кантакузиных был своеобразный центр греческой оппозиции. Собирая в Кишиневе материалы, мы разыскали, в частности, могилу Елены Кантакузиной. Она оказалась разрытой и разграбленной. Местный журналист рассказал, что он выяснил, кто это сделал. Оказалось, подростки из ближайшей школы. В этерии шла энергичная подготовка к освобождению Греции от турок, и русское правительство, в предвидении войны с Турцией, благосклонно смотрело на эти приготовления. Правительство держало их под контролем через находящихся на русской службе офицеров братьев Ипсиланти и, конечно, через статс-секретаря грека Каподистриа. Александр I даже обещал поддержку Ипсиланти, а Инзов сочувствовал грекам.