Изгнанник самовольный - [32]

Круг его знакомых - люди, приехавшие из Европы и говорящие по-французски, да еще русские офицеры, среди них - члены тайных обществ, о чем Пушкин не подозревает, хотя и участвует в их политических спорах.

И все ж такое представление о поэте в Кишиневе несколько неполно. Для узкого круга лиц, которым повезло стать его друзьями, открывался другой человек, "простой Пушкин без всяких примесей", как выразился Анненков. Он любопытен, впечатлителен. Он столь щедро талантлив, что не нуждается в длительном времени на обдумывание, работая по принципу: пришел - увидел сочинил. Он делает предметом поэзии все, что видит, создавая, кажется, из ничего свободный строй ассоциаций. Десять лет спустя он без сожаления напишет приятелю Алексееву: "Пребывание мое в Бессарабии доселе не оставило никаких следов: ни поэтических, ни прозаических". Но это чрезмерная скромность: в Кишиневе он сочинил почти сотню стихов, включая серьезные поэмы, мелочи, рифмованную матерщину и наброски. Он читает все, что попадает под руку. Липранди вспоминает, что будучи уличенным в ошибочном указании какой-то местности в Европе, он безотлагательно берется за книги по географии.

Пушкин, без сомнения, понимал, что он попал в пустынный Кишинев в очень удобный исторический момент, когда назревал очередной конфликт с Турцией. Турция не казалась ему чужой. Именно здесь, через Бессарабию, тайно, в зашторенной кибитке, ввезли в Россию трех арапчат из Турции. Один из них был Ибрагим, подаренный Петру Великому, другой - старший брат Ибрагима. Легенда о том, что Савва Рагузинский привез их в Россию морем, была выдумкой.

Он рассматривал свое пребывание в ссылке как временное, на несколько месяцев. Но вот протекли полгода, а никаких изменений в его статусе не намечалось. "Изгнанник" - его любимое слово. Он чувствует себя чужим, отверженным. Наполеона называет "изгнанником вселенной" и сочувственно размышляет о том, как тяжело было опальному императору в ссылке. Произвол бесит его. Как и в то время, когда он был в Петербурге, все его знакомые едут за границу, он остается.

Когда Пушкин соблазнил в Кишиневе жену богача Инглези цыганку Людмилу-Шекору, муж вызвал Пушкина на дуэль. Об этом донесли Инзову. Инзов посадил Пушкина на десять дней на гауптвахту (и сам навещал его, чтобы развлечь), а Инглези немедленно вручил бумаги, что ему разрешается выезд за границу вместе с женой. На другой день Инглези с Людмилой-Шекорой уехали.

Пушкин хотел съездить в Европу, только и всего. Но теперь это его желание, смешавшись с обидой, превращается в настойчивое стремление вырваться. Не поехать, а уехать - вот результат его размышлений, реакция на запреты, на рабскую зависимость от прихотей начальства. Именно здесь Пушкин начинает строить планы, чтобы вырваться из неволи.

Согласно положению, полномочный наместник Бессарабии Инзов не только лично подписывал заграничные паспорта, но лично их вручал. В Центральном государственном архиве Молдавии сохранилось несколько таких документов. Никаких бумаг для получения паспорта не требовалось. У отъезжавшего спрашивались сведения самого неопределенного свойства: "Цель выезда?" - "По торговой надобности". Но практически каждого выезжавшего знали в лицо, имели о нем сведения и знали, чем он занимается. В паспорт вписывались родственники и прислуга. В таможне с проезжавших бралась дополнительная расписка, что лошади будут возвращены в Россию. По поводу родственников и прислуги таких расписок не требовалось. Не давал обязательств и сам выезжающий. Короче говоря, выехать было сравнительно не трудно. Что касается Пушкина, то мог ли Инзов отпустить поднадзорного чиновника?

В стихах кишиневского периода Пушкин рисует себя в виде "добровольного изгнанника". Это, по мнению некоторых биографов, довольно традиционный литературный образ, не более. Литературный двойник Пушкина якобы утверждал, что он добровольно бежал из неволи на волю, то есть сюда на юг. На самом деле никакой литературности в этом не было. Пушкин реально хотел быть изгнанным по доброй воле, то есть, как мы теперь говорим, по собственному желанию.

Документальных подтверждений того, что Пушкин обращался к Инзову с просьбой отпустить его за границу, пока обнаружить не удалось. Но, возможно, Пушкин, когда писал, что скоро оставит эту землю и отправится в более благословенную, уже намекал на определенные шаги, им предпринятые. И по понятным причинам подробнее распространяться на эту тему не хотел, хотя и подчеркивал, что "скоро".

Другой вариант: Пушкин специально держал Инзова в неведении, чтобы легче было осуществить побег,- отпадает, ибо сперва поэт пытался выехать легально. Через пять лет в Михайловском, однако, он скажет о болезни, для лечения которой хотел выехать: "Аневризмом своим дорожил я пять лет, как последним предлогом к избавлению, ultima ratio liberatis". Значит, мысль изобразить болезнь как предлог для выезда, сообщить наверх, что он смертельно болен, возникла у него в 1820 году. В Михайловском болезнь станет "последним предлогом к избавлению". По-латыни это звучит еще более весомо: последним поводом для освобождения, оставшимся не использованным ранее, т.е. на юге. Значит, перед этим выдвигались другие предлоги для отъезда, ибо не может быть последнего повода без предыдущих.