Изгнанницы - [8]

Она с ужасом поняла, что теперь ей предстоит испить чашу до дна, на собственной шкуре испытать, каково это – удостаиваться презрения.

Ньюгейтская тюрьма, Лондон, 1840 год

Ничего похожего на эту часть Лондона Эванджелина еще не видела. Воздух, густой от дыма, выделяющегося при сжигания угля, отдавал конским навозом и гнилыми овощами. Женщины в изношенных до лохмотьев шалях праздно торчали под масляными фонарями; мужчины толпились у костров, разведенных в бочках; дети – даже в столь поздний час – шныряли через дорогу тут и там, роясь в мусоре, покрикивая друг на друга и оживленно обсуждая и сравнивая свои находки. Эванджелина прищурилась в попытке разглядеть, что же они держали в руках. Неужели это?.. Ну да, так и есть. Кости. Она слышала об этих детях, зарабатывающих гроши на сборе костей животных: их потом обращали в пепел и перемешивали с глиной, чтобы сделать из этой смеси керамику, которую леди выставляли в своих буфетах. Быть может, еще несколькими часами ранее Эванджелина и ощутила бы жалость; сейчас же она чувствовала только тупое онемение.

– А вот и он, – проговорил один из констеблей, указывая рукой в окно. – Каменный мешок.

– Каменный мешок? – Она подалась вперед, вытянув шею.

– Ньюгейтская тюрьма, – ухмыльнулся полицейский. – Твой новый дом.

В низкосортных книжицах, продававшихся по пенни за штуку, Эванджелина читала рассказы об опасных преступниках, заточенных в Ньюгейте. И вот она перед ним, хорошо охраняемым зданием в квартал длиной, притаившимся в тени собора Святого Павла. Когда они подъехали ближе, девушка увидела, что выходящие на улицу окна были странным образом пусты. И только когда кучер прикрикнул на лошадей и с силой дернул за поводья перед высокими черными воротами, она поняла, что окна эти были нарисованными, ненастоящими.

Небольшая толпа зевак, отиравшихся у входа, обступила экипаж.

– Охотники до чужого горя, – сказал констебль с вислыми усами. – И как им это только не надоедает?

Один за другим все трое констеблей вылезли наружу, выкрикивая в толпу предупреждения не приближаться. Эванджелина сидела, скорчившись в тесном экипаже, пока один из полицейских не махнул ей нетерпеливо рукой: мол, пошевеливайся. Она доковыляла до порожка, и мужчина грубо дернул ее за плечи. Когда бедняжка, споткнувшись, выпала из экипажа, он подхватил ее как мешок с рисом и стряхнул на землю. Щеки девушки пылали от стыда.

Пока Эванджелина возвращала себе устойчивое положение, ее в упор рассматривали дети с широко распахнутыми от любопытства глазами и взрослые с кислыми лицами.

– Стыд и позор, – прошипела какая-то женщина. – Да смилуется Господь над твоей грешной душой.

Констебль толкнул арестантку по направлению к железным воротам, где их малочисленную группу встретили двое стражников. Когда Эванджелина, мелко переступая, уже заходила внутрь в сопровождении конвоирующих ее с обеих сторон охранников и следующих позади констеблей, она подняла глаза и увидела слова, начертанные на солнечных часах над арочным сводом проема: «Venio Sicut Fur». Большинство заключенных, проходящих через ворота, скорее всего, не догадывались, что означает эта латинская надпись, но Эванджелина была не из их числа. «Иду как тать»[5].

Ворота, лязгнув, захлопнулись. Она услышала сдавленные звуки, похожие на мяуканье кошек в мешке, и склонила голову набок, прислушиваясь.

– А, это остальные потаскухи, – пояснил ей стражник. – Скоро и ты к ним отправишься.

Потаскухи! Эванджелину передернуло.

К ним спешил невысокий худощавый мужчина. На поясе у него красовалось большое кольцо, с которого, напоминая огромные подвески, свисали ключи.

– За мной, – велел он. – Только арестантка и вас двое.

Эванджелина, констебль с вислыми усами и один из стражников последовали за ним: пересекли большое помещение, которое служило тут холлом, и преодолели несколько пролетов вверх по лестнице. Из-за кандалов девушка передвигалась медленно; стражник то и дело подгонял ее, тыкая в спину дубинкой. Они пробрались сквозь запутанный лабиринт коридоров, тускло освещенных масляными светильниками, которые свисали с толстых каменных стен.

Тюремщик остановился перед деревянной дверью с двумя замками. Перебрав ключи, нашел нужные и отпер сначала верхний замок, а потом нижний. Распахнул дверь в комнатушку, где обнаружились только дубовый стол и стул, да еще высоко на стене горела лампа. Он пересек крохотное помещение и постучал в другую дверь, поменьше:

– Прошу прощения, госпожа надзирательница. Доставлена новая заключенная.

Некоторое время ответа не было. Потом раздалось тихое:

– Минутку.

Они стали ждать. Мужчины переговаривались между собой, прислонившись к стене. Закованная в цепи Эванджелина неуверенно переминалась с ноги на ногу посередине комнаты. У нее намокли от пота подмышки, кандалы натерли щиколотки, а в животе урчало – она с утра ничего не ела.

Спустя некоторое время дверь отворилась. Надзирательница до их прихода явно спала. Ее лицо с резкими чертами было изборождено морщинами, а седеющие волосы забраны в небрежный узел. Одета она была в выцветшее черное платье.

– Ну что, приступим, – раздраженно проговорила женщина. – Арестантку уже обыскали?