Через полчаса Иван Савельевич уехал на шаланде в Кривую падь, где раскинула лагерь ленинградская экспедиция, а Жук пошел на линии проверять работу проходчиков. На стане остались две девушки — Нина да повариха Люся — и проходчик Васька Елохин, растянувший сухожилие правой ноги. И еще оставался Димка.
Когда Жук вернулся в стан, он застал начальника в палатке за чтением письма. Большая стеариновая свеча, прилепленная к врытому в землю полену, тускло освещала измятый листок — видно, письмо читалось уже не первый раз. Жук присел рядом на траву и вытянул ноги.
— Что новенького дома?
— А вот почитай. — Начальник протянул листок, и Жук почувствовал слабый запах духов.
«Милый Ванюша! — было написано крупным женским почерком на листке. — В понедельник получила твое ужасное послание с просьбой отослать Димочку в экспедицию. Не обижайся, но вначале со мной чуть не сделалось плохо. Послать мальчика в такую даль, где он будет жить в палатке и спать на сырой земле, — нет, это безумие! Но потом вспомнила, что Димочка у нас закаленный мальчик, — и решилась. Но сердце до сих пор разрывается от страха. Я бегала на кафедру и справлялась о мошке. Евгения Леопольдовна сказала, что, по словам профессора Каменкова, недавно вернувшегося с Байкала, в этом году мошка не очень кусает. И тогда я совсем успокоилась и перестала волноваться. Посылаю тебе с Димочкой три банки говяжьей тушенки, четыре кило сахара, две банки клубничного варенья, шерстяные носки для мальчика, джемпер… Да, чтобы не забыть: Серафима Алексеевна говорит, что серое пальто мне мало идет, и я, надеясь, что ты не будешь против, решила…»
Что-то черное, как бомба, влетело в палатку. Полено со свечой упало, и в сплошных потемках раздался крик:
— Папа, хочу спать!
— Дима, это ты?
— Спать, спать!
Иван Савельевич чиркнул спичкой, поднял полено, зажег свечку, накапал на торец полена лужицу стеарина и приставил свечку. Лицо у него было неподвижное и замкнутое, губы сжаты. Свечу он прилаживал в полном молчании, и Жуку показалось, что в глаза его опять начала осторожно входить печаль.
— Дима, — сказал он наконец, — ты не мог войти в палатку как человек? И чем это ты запустил в нас?
«Ну чего он придирается? — подумал Жук, выкатывая из-под брезентовой полы футбольный мяч. — Как будто что-то случилось!»
— А ты меток, однако, — сказал Жук вслух, улыбаясь.
Димка схватил мяч, заколотил по нему кулаками, как по барабану, и, довольный, что Жук его правильно понял, пояснил:
— Я ударил по дверцам, как по воротам: попаду или промажу? И попал!
Отец хотел что-то сказать, но в это время в палатку всунулась голова в армейской фуражке.
— Эй, Димка, ты мяч не потерял? — спросил Сизов.
— Вот он, берите. — Мальчишка катнул мяч в руки геолога и стукнул себя по лбу: — Спать, спать, спать!
Сизов взял мяч и вдруг сказал:
— Иван Савельевич, а для Димы у вас есть спальный мешок?.. Нет? Ну так я могу принести свой. У меня синий, он, знаете, толще зеленого — теплей будет…
— А ты как же? — спросил начальник. — Сейчас ночи холодные.
— Вот еще! У ребят телогреек наберу… И, знаете, на границе не так приходилось…
— Ну смотри, — сказал Иван Савельевич и как-то особенно взглянул на сына.
Через две минуты Сизов принес спальный мешок. Димка разделся и через узкое отверстие влез в мешок. Потом застегнул на мешке пуговки-палочки, и теперь одна только круглая голова его торчала наружу. Ему, видно, было очень непривычно и забавно лежать в мешке, и он стал перекатываться с бока на бок и даже попробовал ползти по земле. В мешке Димка был похож на чудовищную синюю гусеницу, которая двигалась, подтягивая и расправляя свое мохнатое гибкое тело. «До чего же он живой, — подумал Жук, — живой и чуточку избалованный».
— Не балуйся! — сказал Иван Савельевич. — Запачкаешь о землю мешок.
Мальчишка продолжал ползать. Когда же он утомился, то потребовал:
— Папа, хочу клубники…
Иван Савельевич полез в рюкзак и вынул большую коробку с огромными сочными клубничинами на этикетке.
Уже было поздно, и Жук, пожелав отцу и сыну спокойной ночи, вышел из палатки — он был низок и почти не сгибался в дверцах — и пошел к себе.
На краю террасы, как и вчера, могуче пылал костер, подпрыгивая в ночь, и на земле шевелились черные тени. «Подойти, что ли?» — подумал Жук, останавливаясь у своей палатки и ощущая непонятную зависть к этим ребятам, беспечно сидящим у костра. Но потом махнул рукой, откинул дверцу палатки, разделся и влез в спальный мешок. Согревшись, начал было думать об Иване Савельевиче и Димке, но мысли на этот раз были какие-то неясные, вялые, неохотные, а рядом так сладко всхрапывали прораб Семыкин и геолог Рябов, что Жук, прислушиваясь к их дыханию и к далекому смеху у костра, сам не заметил, как уснул. И всю ночь с его губ не сходило какое-то горькое выражение, словно его обидели.
Утром, когда Жук с полотенцем на плече и с пластмассовой мыльницей в руке возвращался с Байкала, он услышал, как повариха Люся, размахивая синей книгой, громко спрашивала, кто потерял ее.
— Где нашла? — спросил Жук, забирая книгу.
— На суку висела, вон там… — Люся кивнула на невысокую ольху.
