Когда лодка наконец закачалась на воде, отец провел рукой по лбу. Он стоял на гальке, высокий, сутулый, в обтрепанном синем костюме, в грубых, облепленных грязью сапожищах. И весь он был какой-то холодный и чужой. Он держал за нос лодку и отчего-то медлил — видно, хотел что-то сказать и проститься с сыном, но сын нарочно стоял подальше от него.
— Полезай, — сказал отец.
Димка быстро вскочил в лодку и, не дожидаясь, что отец скажет дальше, сунул одну ногу в воду, сильным толчком оттолкнул лодку от берега и злобно заорал мотористу:
— Греби!
Потом ненавидящим взглядом посмотрел на отца, словно тот был во всем виноват, повернулся к нему спиной, и лодка понеслась к шаланде. Небольшая волна шла навстречу, шипела и вскидывала нос, ветер швырял в лицо брызги. Взобравшись на борт шаланды, Димка в последний раз мельком окинул взглядом берег. У воды в той же позе неподвижно стоял отец, а сверху, за его спиной, на высоком буром обрыве стоял Жук и махал ему рукой.
Димка нырнул в рубку. Взревел мотор. И теперь, не боясь, что кто-нибудь может услышать его, Димка прислонился к стенке каюты и в голос заревел. Он весь трясся, он скрежетал зубами и отчаянно бил кулаками в стенку рубки, точно хотел разломать ее и вырваться.
Шаланда развернулась и быстро растаяла в туманной дали Байкала.
