Изгнание Изяслава - [87]

Изяслав пошел за ним. В это время по шляху проскакал небольшой отряд боярина Пестослава. Боярин не узнал отрока. Он был не в духе и ударил плетью по спине замешкавшегося подолянина.

Рука Изяслава потянулась к поясу, но меча там не было.

Бывший княжий отрок стоял на обочине дороги, кусая губы. О, каким одиноким и беспомощным он себя почувствовал в этот миг! Каждый мог его обидеть, оскорбить. Он вспомнил Славяту, кожемяк. Они никогда не бывали одиноки. В памяти встал железный "журавлиный клин", пробивший себе дорогу к Киеву, грозная толпа на вече… Если бы и он мог быть с ними! Если бы вернуться туда, где вырос, где люди говорят то, что думают, и если поднимают против тебя хлуд, то делают это открыто, не прячут его за спину, не надевают на себя другую шкуру. Там можно найти друга, чтобы он оставался другом в беде, побратима – до последней капли крови.

– Идем, Изяславе! – позвал Мак.

"Что даст мне лечец, такой же одинокий, как я? Видно, невелика власть дьявола, если отпустил так мало силы своему слуге…"

Яснее ясного стало Изяславу:не видать ему счастья, если не сумеет вернуться к тем, от кого когда-то ушел и кто теперь не принял, если не сумеет опять стать среди них с в о и м, занять свое место в журавлином клине. Кто поможет ему сделать это?

– Поспешим! – снова позвал Мак.

Изяслав-Пустодвор покорно и безнадежно последовал за ним. Откуда он мог знать, что именно бедный лекарь поможет ему вернуться к своим, что именно Мак, непонятный человек в странной одежде, связан с ними крепкими узами, которые может дать только закаленная в страданиях любовь к земле родимой, большое знание и большое ремесло.

3

Вездесущие монахи принесли в Печерский монастырь весть о подольском вече. Черноризцы напряженно ждали, что скажет игумен. Ведь это он был любимцем князя, принимал от него подарки, приглашал на трапезу, вел душеспасительные беседы.

Феодосий молчал. Он вспомнил, как князь Изяслав заподозрил смиренного старца Антония, основателя монастыря, в дружбе с Всеславом Полоцким, как, не посчитавшись с безгрешной жизнью и преклонным возрастом Антония, приказал своим воинам ночью схватить его и изгнать из княжества Киевского. Вспомнил, как семь лет назад великий Никон-летописец бежал от княжьего гнева в Тмутаракань. А не уготована ли подобная доля и ему, игумену?

Может, то и не князь приказал схватить Антония, а Коснячко или Жарислав, но все равно голова в ответе за то, что делают руки. А коли голова боится деяний рук или не в силах руководить ими, то какая же она голова?

И еще вспомнилось Феодосию, как задумал властитель строить монастырь во славу святого Димитрия, именем которого князь был наречен при крещении, как звал Варлаама на игуменство, обещая поставить тот монастырь выше Печерского. Тогда сказал Феодосий своей братии:"Многие монастыри царями, и боярами, и богачами поставлены, но не таковы они, как те, что поставлены слезами, постами, молитвами".

Это все были старые зарубцевавшиеся раны памяти. Но была одна и сейчас сочившаяся кровью – клятвопреступление князя. Ярославич опозорил крест. Не от силы своей сотворил зло, но от бессилия. Боясь упустить хоть частицу власти, он теперь теряет ее всю. Соломон рек:"Берут участие в пролитии крови и навлекают на себя зло. Таковы пути совершающих беззаконие". Что ж, пусть люди изгоняют князя. Изяслав сам повинен в своей гибели. Всеслав Полоцкий, прослывший мучеником, обещает прислушиваться к речам Феодосия и хоть в ближайшее время вынужден будет это исполнять. А потом… Потом игумен печерский сумеет удержать его в узде повиновения, пугая возвращением Изяслава. Хуже не будет…

Монахи уставились на Феодосия. Что он сделает? Его пример, словно безмолвное приказание, повторят все они. Пойдет ли он увещевать людей, начнет проклинать полоцкого князя? Каким путем он поможет Ярославичу удержаться у власти?

Игумен обвел взглядом Христово воинство.

– В Евангелии записано, – молвил он, и монахи задержали дыхание:вот сейчас, сейчас… – В Евангелии от Матфея записано, – повторил Феодосий тихим и смиренным голосом:– "Бог дает власть, кому хочет, поставляет бо всевышний цесаря и князя, кому захочет дать. Если какая земля угодна Богу, поставляет ей Бог цесаря или князя праведного, любящего суд и правду, и властителя, и судию. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается земле той, если же злы и лукавы бывают, то большее зло наводит Бог на страну ту, понеже князь есть глава земли".

Игумен сложил руки на впалой груди и умолк. Монахи поняли:Феодосий приказывает не вмешиваться.

А Феодосий, ссутулившись больше обычного, пошел в свою келью. Решение было принято. Но перед глазами игумена возник молодой князь Изяслав. Ярославич тогда ласково спросил:"Феодосие милый, где в теле тщедушном столько силы берется?" И почему-то игумену захотелось вернуться к монахам, крикнуть, что надо идти к люду, спасать князя. Только послушаются ли люди?

Вспоминает Феодосий, что молодой Ярославич был совсем другим честным и горячим, умеющим ненавидеть и любить не по расчету. Не заметно было в нем злобного и трусливого коварства – коварства от бессилия. "Что же заставляло его трусить и таить злобу, лгать и изворачиваться, аки змей, и опускаться все ниже и ниже, ведь сказавши "аз", приходится говорить "буки"?. . " – с тоской спрашивает себя Феодосий. И хочет он того или не хочет, ему приходится для ответа вспомнить то, о чем предупреждали пророки, то, что было и понукателем, и удержателем, что толкало на войну и разбой, ради чего предавали отца и мать, друзей и любимых, что называлось сладким и ядовитым словом – в л а с т ь. И один ли Изяслав не смог удержать узду этого норовистого коня, его ли одного конь понес со светлой на черную тропу? А много ли было таких, кто не выпустил узды из рук? Да и было ли это на самом деле, или им лишь казалось? Ведь не зря пророк Екклезиаст говорил, что все предрешает Бог. Человек предполагает, а Бог располагает. Властитель не волен распоряжаться властью по собственному разумению. Он может лишь усугублять зло своей гордыней, неразумностью или бессилием, но полностью уничтожить зло он не может.