Изгнание из рая - [83]

— На кого, на кого? — вмиг вытер усы Пшонь.

— Да на динозаврия же.

— На какого динозавра?

— А вы не слышали? На нашего же.

— Сек-кундочку! — вскочил из-за стола Пшонь и побежал в другую комнату. Вернулся с блокнотищем, наставил его на деда Утюжка, приказал строгим голосом:

— Повторите, что вы сказали! Запишем для карасиков.

Но что деду Утюжку все блокноты мира, когда за ним стоят целые поколения степняков, которые могли перехитрить самого черта!

— Человече, — спокойно отстранил блокнот Пшоня Утюжок, — некогда мне разговоры разводить — мне еще надо присмотреть за динозаврием, пока не стемнело.

— Вам?

— Мне.

— И вот сейчас?

— Ну да!

— Тогда я с вами. Транспорт у вас есть или возьмем машину? — При этих словах Рекордя недовольно заворчал.

— Кони ждут, а внизу у воды у меня дежурная лодка прикрепленная.

Пшонь поправил свою панамку, задвинул блокнот за пояс, опрокинул кружку какого-то питья (взвар или водка, не разберешь) и почти вытолкал деда Утюжка в спину.

— Поехали! — крикнул он Беззаботному, первым удобно усаживаясь на сене.

— Не кричи, потому что кони, считай, не любят, когда на них кричат, зевнул Петро.

— Где ты только достал этих пегасов? — не унимался Пшонь.

— И ты фугасом стал бы, когда овса не дают, а только горох. Как нажрутся гороху, то, считай, так и жди, что разнесет им подвздошье.

— Еще овес тратить на этих скелетов! — пренебрежительно кинул Пшонь. Теперь одна ракета заменяет двадцать пять миллионов коней! А тут такая отсталость! Надо записать!

Он попытался что-то черкнуть в своем блокноте, но воз так трясло и подбрасывало, что Пшонь только выругался.

— Колес путных не можешь поставить на свою телегу! — крикнул он Петру.

— А как ты их поставишь? Колесников в селе давно нет, колес тоже, зато те, которые палки в колеса суют, не перевелись! Ты попробуй вспахать трактором огород, сколько это будет стоить? Двенадцать рублей! А моими конями — полтора рубля. Вот тебе и ракета, считай!

— Вы его не раздражайте, шепнул Утюжок Пшоню, — он у нас малахольный, может и прибить.

Пшонь торопливо передвинулся в задок воза и до самого Днепра молчал, только вращал своими зеньками во все стороны да надувал усы.

Лодчонка была небольшая, ветхая, весло всего лишь одно, Пшонь даже возмутился:

— Что это за безобразие? Не могли дать большую лодку?

— Большую никак нельзя, — объяснил Утюжок.

— Это почему же?

— Динозаврий испугается. А тогда — спаси и помилуй! Да вы не сумлевайтесь. Я в войну целого хвашистского хвельдмаршала тут катал — и ничего…

— Сотрудничал, дед, с оккупантами? — насторожился Пшонь.

— Да как сказать? Было всего. Вода тогда здесь не такая стояла. Плавни, значит, озера в них, а то трава. А в траве — море птицы! Гуси, лебеди, журавли, дрофы, куропатки, перепелки! Дрофу, бывало, убьешь — три горшка из-под кулаги мяса насолишь. А куропаток! Идешь по траве, шарк-шарк ногами, а их там — пропасть! Так и порхают, так и выпархивают! А уж что перепелок! Сидишь, бывало, над миской с борщом, а они прямо тебе в борщ! Да сытые, как лини. Все ведь лето в пшенице нагуливают жир для перелетов в теплые края…

— А где же все это теперь? — строго спросил Пшонь.

— Да где же? Динозаврий все и поел.

— Так, так, так, — защелкал языком Пшонь, доставая свой блокнотище. Сек-кундочку, дед! Теперь не спеши, потому как все надо записать!

— Оно можно и записать, а можно и так оставить.

— Оставлять мы не можем. Откуда взялся этот динозавр?

— А кто ж его знает? Может, разбудили взрывами. Или от бомбежек во время войны или теперь от каменоломни, когда камень рвут. Говорят, оно в Днепре спало сколько-то там миллионов лет, а теперь над ним грюкнуло, оно и полезло на берег. Вылезет ночью, нажрется, как скотина, и снова залезает.

— Кто-нибудь его видел?

— Да и вы увидите, коли охота.

— Я?

— А кто же? Вот взгляните в воду. Видите? Вот уже лодкой наплываем на след. Видно же?

Пшонь уставился туда, куда показывал дед Утюжок, и даже блокнот уронил из рук. Лодка плыла по мелкому, и сквозь тихую прозрачную воду были отчетливо видны два глубоченных следа от какого-то гигантского чудовища. Следы шли параллельно, не было им ни конца ни края, они были одинаковые (не глубже, не мельче), будто отмерены какой-то сверхъестественной силой, и от этой убийственной одинаковости становились еще страшнее. Разумеется, Пшоню и в голову не могло прийти, что осенью сорок третьего года тут через плавни шли на переправу наши танки, дорогу им мостили саперы лозой и тальниковыми ветками, стальные траки перемалывали эти лозы, прогребались до тысячелетних корневищ плавневых трав и оставили тут такие следы, что их не могла теперь сгладить никакая сила. В Карповом Яре уже потом, вспоминая старинные рассказы о страшных полозах, дядьки говорили об этих танковых следах:

— Вот уж словно полозы тут выгуливались!

Дед Утюжок вспомнил эти разговоры и намерился поймать Пшоня на побасенку про полоза, но поскольку ему подбросили более звонкое слово «динозавр», так он поскорее и взял его на вооружение. Не все были убеждены, что Пшонь так легко поймается на этот крючок, но дед Утюжок не сомневался. «Тут выходит оно как? — размышлял он. — Человек этот такой злой, что и себя укусит, а кто злой, тот и дурной. Ну, а уж коли глуп, то и поверит во все на свете!» Теперь он украдкой наблюдал за Пшонем и видел, что тот не только поверил, но и испугался. Но виду еще не подавал, лишь нацелился на Утюжка своими усами и капризно спросил: