Изгнание из рая - [55]

Уж солнце взяло верх над мраком.

Пробило шесть, и кто-нибудь

Уже закусывал со смаком,

Успев как следует хлебнуть.

Трещали воробьи, сороки,

Багрила потаскуха щеки,

Открылись лавки и лари

Укладывался спать картежник,

И молотком стучал сапожник,

Спешили в суд секретари.

(Перевод В. Потаповой)

Автор нарочито привел эти строки для того, чтобы показать, какие разительные перемены произошли в наших сельских районных центрах. Из всего, изображенного классиком, остались разве лишь воробьи и сороки. А так — все новое. Машины на улицах, телефоны в учреждениях, заседания с самого утра, трудовой ритм и энтузиазм. И даже для тех немногочисленных несознательных элементов, которые готовы были бы по-старорежимному выпить с восходом солнца, в районной чайной скалькулированы мини-порцийки коньяка и бутербродики с рыбными консервами ровно на треть той суммы, которая идет на покупку «чернил» (несознательные почему-то привыкли выпивать ее непременно втроем) — этого продукта нашей местной промышленности.

Итак, Гриша въезжал в наш новый и прекрасный райцентр, и на душе у него тоже было прекрасно.

Крикливец встретил его озабоченно, однако к этому все привыкли, потому что не было в районе более забитого и замученного своей должностью человека.

— Ну, Левенец, ты даешь! — похмыкал Крикливец. — У меня и так сорок семь постоянных комиссий, а тут еще создавай временную ради тебя.

— Комиссию? Ради меня?

— Тебе ничего, а мне новая морока. Хорошо хоть председателя с области прислали.

— Председателя?

— Председателя комиссии. А двоих для членства я уже своих добавил.

— Опять козы? У нас уже была комиссия.

— Да какие козы? Ради тебя. Персональное дело.

— Дело? Персональное? Товарищ Крикливец, я не понимаю…

— Понимать и не надо. Наше дело какое? Отвечать. Сдохла кобыла отвечай. Не сдохла — тоже отвечай: почему не ожеребилась. Ну, давай я познакомлю тебя с комиссией.

(Если бы тут был доктор эрудических наук Варфоломей Кнурец, он бы объяснил Грише Левенцу, что слово «комиссия» иностранного происхождения и означает «хлопоты», в чем легко убедиться, вспомнив Грибоедова: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!» Но давайте подумаем: разве от этого нашему герою стало бы легче? Просто свое излюбленное «вот гадство!» он произнес бы удивленно, а не возмущенно, как сделал в этот раз.)

Свое «вот гадство!» Гриша произнес не совсем уместно, с некоторым опозданием, то есть именно тогда, когда Крикливец ввел его в комнату, где сидела комиссия.

Двое были местные. Один из райплана, другой со станции защиты растений. Третьему оставалось возглавлять комиссию. Для этого прибыл сюда из каких-то сфер, инстанций или просто географических пунктов. Парнище такой высокий, что, наверное, становился на цыпочки, чтобы надевать себе на голову картуз. Молодой, голова причесана, рот полураскрыт, лицо недозрелое. Такие молодые на Гришу еще не набрасывались. У него отлегло от сердца.

— Так, товарищи, — на бегу произнес Крикливец, — вот вам товарищ Левенец, а я побежал, потому что на мне весь район висит!

Председатель комиссии удивленно засмеялся, узнав, что на таком неказистом человеке висит целый район, потом он протянул Грише широкую, как лопата, ладонь, схватил его за пальцы, хотел пожать, но Гришина рука оказалась тверже и пальцы слиплись у парня. Парень (то есть, по всем признакам, председатель этой самодельной комиссии) потряс рукой, еще шире раскрыл свой веселый рот и доброжелательно поинтересовался:

— Можно допустить, что вы Левенец?

— Можно, — дал согласие Гриша.

— Допустим, я — Конкретный.

— Допускает корова молока, когда корма подходящие, — засмеялся Гриша.

Но Конкретный был рожден только для того, чтобы слушать самого себя. Он не обратил ни малейшего внимания на колкий смех Левенца, схватил стул, поставил его у стола, показал Грише на другой стул, воскликнул:

— Допустим, сядем?

Сели. Расположились. Перекинулись взглядами.

— Будем курить? — спросил Конкретный.

— Не курящий, — сказал Гриша.

— Допустим, и я не курящий. А товарищей попросим потерпеть. Дела у нас тут — раз чихнуть.

— Позвонили бы мне по телефону, я бы вам чихнул — вот и вся радость, пожал плечами Гриша.

— Допустим, у меня документ. И надо расписаться.

— Надо, значит, надо, — не стал возражать Гриша.

— Вообще говоря, я занимаюсь вопросами общими, а тут — конкретные.

— Фамилия? — уточнил Гриша.

— То есть моя? Нет, вопрос конкретный. Допустим, имеется заявление. И не заявление, а заявка. И не заявка, а так себе — писулька.

— На меня, что ли?

— Допустим.

— Про коз или про заочное образование?

— Допустим, впервые слышу.

— Проверяли меня по козам и по заочной комиссии. Думал, снова. Так, может, от Жмака?

— Кто такой товарищ Жмак? Не слышал. Тут демография.

— Что, что? — не понял Гриша.

— По моей специальности. Демография. «Демос» — «народ», «графо» «пишу, описываю».

— А-а, этого у нас полно! — небрежно махнул рукой Гриша.

Конкретный всполошился.

— Где у вас? В селе?

— Да у нас же, в Веселоярске.

— И что? Демографические исследования? Настоящая демография в простом селе?

— А какие же? И дымография, и домография, и дамография, и дюмаграфия, и думография.