Изгнание из Эдема. Книга 1 - [2]

— А ваши дети?

— Это вас не касается.

— Разумеется. Постараюсь ничего не напутать. Садитесь, пожалуйста.

— Нет. Я волнуюсь, сяду когда устану и немного успокоюсь. Занимайтесь делом.

— Как вам угодно. Прежде чем составить завещание, я должен знать, кто ваш муж?

— Мой муж дурак, каких мало на свете, но он еще и подлец. Попрошу отметить этот факт в завещании. Добавьте, что именно он своим поведением довел меня до самоубийства.

— Но самоубийство еще не состоялось.

— Состоится, как только завещание будет подписано.

— Разумеется, разумеется. Я просто сразу не сообразил. Как зовут вашего… этого мужа?

Женщина энергичным шагом ходила по комнате, потом подошла к окну и на чем-то остановила свое внимание. Напряженная тишина, казалось, застыла на мгновение в кабинете, в ожидании следующего взрыва, который не замедлил последовать.

Дама повернулась лицом к адвокату и, стоя у него почти за спиной, бросила как вызов, как бы не фамилия была произнесена, а сам этот муж был брошен тут на зеленый ковер:

— Джон Фархшем.

В следующую минуту произошли некоторые изменения на лице адвоката: он открыл и, не произнеся ничего, забыл закрыть рот. Опомнившись, задвигал что-то на своем столе и только после этого спросил:

— Как? Чемпион по любительскому теннису, писатель и боксер-тяжеловес?

— Вы его знаете?

Женщина, зашелестев каким-то своим сверхмодным коллекционным платьем, не выпрыгнула, не выпорхнула, а как-то просто материализовалась с другой стороны стола, стараясь заглянуть адвокату в глаза:

— Вы его знаете? — выдохнула она так раздраженно, что даже тончайший запах духов из Парижа его не смягчил.

Адвокат не спешил отвечать, а с каким-то радостным возбуждением, которое появилось неизвестно почему, наблюдал за женщиной, потом легонько кивнул головой и не скрывая удивления ответил:

— Мы с ним каждое утро занимаемся плаванием в одном из самых фешенебельных клубов Сиднея.

— Подобное знакомство не делает вам чести. Я так сразу и подозревала, что вы недостойный тип.

Джулиус опустил глаза на стол, потому что дама своими карими глазами рассеивала все его мысли, а он любил отвечать с большим достоинством, взвешивая каждое слово:

— Считаю долгом уведомить вас, миссис Джон Фархшем, что мы с ним близкие друзья и…

Ветерок пахнул в лицо адвокату опять легким, почти не уловимым запахом французских духов, а голос послышался уже с другого конца комнаты:

Не смейте меня называть его ненавистным именем. Занесите меня в ваши книги как Стэфанию Харпер ди Парегра. Я три раза выходила замуж, мне ничего от них не надо было, кроме любви. Но…

Адвокат вышел из-за стола и с большим уважением поклонился:

— Польщен такой честью. Прошу вас, присядьте.

Стэфани царственно ответила на поклон, немного успокоилась, глаза на загорелом матово-бронзовом прекрасном лице сверкнули, коротко остриженные волосы светлым замысловатым нимбом, казалось, подчеркивали ее положение женщины не очень молодой, но поры самой высокой элегантности. Красота Стэфани была не только в ее грации, стройности бывшей манекенщицы Тары, а в какой-то энергии, которая исходила не из ее поступков, слов, жестов, а изливалась из глаз. Ее взгляд мог выдержать только достойный ее противник.

— Сядьте лучше сами, — сказала она. — И перестаньте так суетиться.

Джулиус пошел вновь к своему креслу, выражая этим несвойственную ему покорность.

— Если вы так хотите — извольте. Ваш отец был изумительный человек, сударыня.

— Мой отец был самый великий человек на свете и умер нищим. Я никогда не прощу этого свету.

Джулиус приподнялся на своем очень хорошей подделки Чипендейле, желая от возмущения сделать несколько энергичных шагов по кабинету, но вовремя опять сел.

— Нищим? — голос его, казалось, произносил только какие-то свистящие звуки. — Ничего не понимаю. Всем известно, что он оставил вам, своей единственной дочери, тридцать миллионов. Это называется, нищий?!

Стэфани изящно и энергично повела плечами, как будто отбрасывая слова адвоката, как неразумного подростка, у которого предел его мечтаний — деньги в кармане на два билета в кино.

— А что такое для него деньги всего тридцать миллионов? Он потерял полтораста. Обещал оставить мне двести миллионов, а оставил всего жалкие тридцать. Это разбило его измученное сердце.

Джулиус помедлил с ответом, но все же осмелился настойчиво возразить:

— И все же годовой доход в полтора миллиона…

Стэфани сделала еще несколько энергичных шагов по кабинету, опять остановилась около стола.

— Вы забываете о налоге на наследство, милейший. У меня едва остается семьсот тысяч в год, вы понимаете, что это значило для женщины, воспитанной на доходе, который выражался семизначной цифрой? Это вопиющее унижение!

Осмелев, адвокат стал возражать более энергично.

— Вы поражаете меня, сударыня.

Стэфани опять сделала несколько шагов, посмотрела в окно, но, очевидно, ничто там ее не привлекло, ответила резким, каким-то свистящим голосом:

— Я собираюсь поразить себя — мне сейчас не до ваших умозаключений и переживаний.

Адвокат всплеснул холеными руками и, можно сказать, с улыбкой Джоконды посмотрел на Стэфани.

— Ах, да, да! Ваше самоубийство. Я уже совсем о нем забыл. Простите!