Избушка на курьих ножках - [9]

– А что ты любишь рисовать? – спрашиваю я.

– В основном птиц. – Бенджамин смотрит под ноги, и я вижу, что его уши слегка порозовели. – Думаю, это ещё одна причина, почему я не вписываюсь. В школе не так много двенадцатилетних, которые любят наблюдать за птицами. Иногда меня за это дразнят.

– Я люблю птиц.

Я вытягиваю руку, и на неё тут же приземляется Джек. Бенджамин смотрит на него с улыбкой.

– Он очень красивый.

– Да, – киваю я. – Это точно.

Поле валунов резко обрывается. Мы ступаем на каменистый склон и медленно поднимаемся в гору. Теперь я вижу, как разевает рот пещера – невысокий, широкий шрам в скале перед нами. Нам приходится карабкаться: к тому времени, когда мы наконец добираемся до пещеры, руки и ноги болят и дрожат от напряжения; поднимаясь по ледяным камням, я вся окоченела. Но, стоя рядом с Бенджамином и наслаждаясь видом, не испорченным забором из костей, я чувствую себя просто невероятно. Как будто мне что угодно по плечу.

– Хочешь, я разведу огонь? – спрашивает Бенджамин, снимая рюкзак. – Здесь должен быть чай.

– Я могу, – предлагаю я. – Я почти всегда дома разжигаю огонь.

В пещере попахивает несвежими влажными носками, но меня это ничуть не смущает. Как приятно находиться там, где бывают настоящие, живые люди, да ещё и с одним из них. Я иду в дальний угол пещеры, он заставлен разными интересными мне предметами. Кто-то соорудил здесь низенькую деревянную платформу, наверно для того, чтобы на ней сидеть или лежать. Рядом пристроилась небольшая печка с трубой, уходящей вверх сквозь камень. Возле печи аккуратно сложены брёвна, на камнях стоят несколько сковородок и эмалированных мисок.

Развести огонь оказывается совсем не сложно: щепки для растопки уже подготовлены, мелкие ветки нарезаны, дрова сухие. Проходит всего несколько минут, и в печи уже пляшут языки пламени, и по пещере разливается тепло.

– Хорошо получилось. – Бенджамин греет руки у огня.

Я улыбаюсь:

– А что ребята будут делать завтра в походе?

Я пытаюсь представить себе, какой урок можно провести в горах и каково было бы оказаться здесь с целой группой детей. Наверно, это так весело.

– Думаю, они будут изучать камни. Здесь все записи моего отца. – Бенджамин достаёт из рюкзака папку и передаёт её мне, а сам тем временем аккуратно складывает в коробку, стоящую в углу, разные мелочи: рулетки, мотки ниток и крошечные лупы.

Я просматриваю бумаги в папке, но толком ничего не могу разобрать. Как мне хотелось бы прийти сюда завтра и посмотреть, чем будут заниматься дети!

– Бутерброд? – Бенджамин разворачивает небольшой кулёк и передаёт мне. Хлеб идеально ровный, квадратный и белый – совсем не похож на бабушкин, домашний. Бенджамин показывает, как положить в бутерброд поджаренный картофель, чтобы он хрустел, когда на него надавливаешь. – Вкусно, правда?

– М-м-м, – киваю я и отрываю корку для Джека.

– Он всегда с тобой?

– Почти.

Я поглаживаю мягкие перья на груди Джека и даю ему ещё кусочек хлеба. Он быстро прячет его ко мне в носок и тянет за шнурок ботинка.

– Всё время прячет еду на потом, – объясняю я. – Думаю, это инстинкт. Но он всегда со мной делится. А ещё играть любит: кататься, скользить, качаться на ветках. Иногда я сама собираю для него головоломки из палочек и ниток.

От этих мыслей ноет сердце. Я люблю играть с Джеком, а когда я была маленькой, любила играть и с избушкой. Но я всегда мечтала поиграть с живым человеком. С кем-то своего возраста. С бабушкой бывает весело, но у неё слишком болят ноги, так что ни в догонялки, ни в мяч с ней не поиграешь.

– Я хочу нарисовать его. – Бенджамин достаёт из рюкзака жестяную банку с карандашами и толстый блокнот.

– Можно посмотреть твои рисунки? – Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть обложку.

Уши Бенджамина снова краснеют, но он всё же отдаёт мне блокнот. Я листаю его и вижу птиц, диких и домашних животных, прорисованных до мельчайших деталей.

– Это удивительно. – Я переворачиваю страницу и вижу незаконченный портрет женщины с прямыми волосами и добрыми, как у Бенджамина, глазами.

– Это моя мама. Я рисовал её по фотографии. – Он забирает у меня блокнот, переворачивает страницу и достаёт из банки карандаш. – Можно тебя нарисовать? Мне нечасто удаётся найти кого-то, кто мне попозирует.

Я не знаю, куда смотреть, поэтому продолжаю кормить Джека хлебом, пока карандаш Бенджамина с шелестом носится по бумаге. Он рассказывает мне, как ему хотелось бы обучаться искусству, как он мечтает стать художником, когда вырастет. Мне бы тоже хотелось самой выбирать, кем я стану. Так сильно, что это желание вызывает боль глубоко в груди.

– Ты веришь в судьбу? – Слова вырываются сами.

– Не знаю. А ты?

Я поднимаю глаза и глубоко вздыхаю. Всю жизнь мне говорили: моя судьба предопределена. Мне хочется верить, что я могу как-то избежать или изменить её. Но я не знаю, как объяснить это Бенджамину.

Я всё ещё не нашла что ответить, когда Бенджамин откладывает карандаш, переводит взгляд с меня на бумагу и передаёт мне блокнот. Я разглядываю девочку на странице: вьющиеся волосы, нос в веснушках. Она улыбается, бросая крошки гордой галке. Так странно смотреть на себя чужими глазами. Не знаю почему, но я вдруг ощущаю себя более настоящей.