Избравший ад: повесть из евангельских времен - [9]

– И тебе, Иуда. Благослови тебя Бог. Может, еще встретимся.

– Кто знает.

Иуда махнул рукой и вышел на тропу. Товия наблюдал за ним, пока он не скрылся за поворотом, потом подхватил котомку и скрылся в гроте.

3

– Неблагодарный мальчишка! Я заставлю тебя повиноваться мне! – это было последнее, что расслышал Иуда перед тем, как хлопнуть дверью.

Он выбежал из дома, не обращая внимания на гнев отца и причитания матери, и поспешил миновать их тихую улочку, лишь изредка оборачиваясь на удивленные взгляды привлеченных шумом соседей.

Юноша стремительно шел по городу. Очередная размолвка с родителями на этот раз закончилась настоящим скандалом, он знал: теперь у него долго не возникнет желания возвращаться домой.

Иерусалим окутал его удушливым зноем и вовлек в водоворот обычной сутолоки и суеты. Отдавшись ему, Иуда пошел куда-то, став одной из песчинок толпы. Но это не принесло успокоения. Выбравшись из людского потока, он остановился и задумался, куда деваться. Возникшая было мысль о таверне Киренеянина, сразу исчезла. На душе было так скверно, что впору напиться. А этого совсем не хотелось. Постояв немного, Иуда огляделся. Золото храмовой крыши полыхнуло ему в лицо. Он зажмурился, опустил голову. Золотые блики скользили по камням мостовой, по лицам и фигурам прохожих. Иуда провел рукой по лицу. Но это был не мираж. Еще раз оглядевшись, юноша печально улыбнулся.

– Может, пришло время, – прошептал он сам себе.

Встряхнувшись, он свернул на параллельную улицу и решительно зашагал к Храму.

Скиния нависала над ним. Подойдя совсем близко, он ощутил, как эта громада горделиво подставляет солнцу мраморные бока, нежится в его ласковых лучах, величаво возвышаясь над городом и всей Иудеей.

Иуда остановился. В странствиях по чужим землям образ Храма потускнел в его памяти, а по возвращении у него не возникало желания снова по-настоящему рассмотреть его, такой шумный, закопченный и суетливый во время праздников.

Сегодня Скиния казалась необыкновенно легкой, воздушной, в то же время величественной, грозной. Юноша замер в восхищении. Даже храмовые торговцы сегодня кричали не так громко, как обычно, словно утомились или разомлели на жаре.

Но стоило ему войти во Двор Язычников, впечатление рассеялось. В ноздри ударил запах грязи, крови и горящей плоти многочисленных жертв, уши оглушили предсмертные вопли и хрипы забиваемых животных, зазывно, неистово кричали менялы и торговцы.

Иуда остановился, оглядываясь: вот Двор Женщин, отделенный от него четырнадцатью ступенями, где безмолвные и недвижные несколько женских фигурок томились в ожидании, вот покои назореев[24] и притвор прокаженных, а там, выше, через пятнадцать полукруглых ступеней, Двор Израильтян, где мужчины с обреченными животными и птицами стоят и ждут своей очереди.

Осмотревшись, юноша решительно повернул назад. Не миновать запретного Двора Священников, не добраться до Святая Святых – комнаты, полной пустоты, недоступной дневному свету, где, по утверждениям левитов обитает сам Яхве. А здесь… Разве возможен в этом приюте смерти разговор с Богом?

Иуда вышел обратно на площадь, вздохнул и направился к Яффским воротам.

В таверне Симона была обычная суета. Человек пять-шесть посетителей, жаркое пламя очага, звяканье посуды. Трактирщик расплылся в довольной улыбке, увидев его, но, внимательно взглянув в лицо, понимающе кивнул и молча проводил во внутреннюю комнату.

Иуда сидел за столом, обхватив голову руками. Перед ним томилась нетронутая чаша вина, рядом стыло, наполняя каморку ароматом приправ, блюдо с мясом. Ему было плохо, почти физически. Хотелось с кем-то поговорить, излить душу. Но что он мог сказать? Любой священник сочтет его исповедь греховным вольнодумством, человек вроде Симона – блажью богатого избалованного мальчишки, а всякий из его круга просто решит, что он сошел с ума.

Иуда схватил чашу и залпом осушил ее, налил еще, но пить не стал, отстранил от себя кувшин и блюдо, уронил голову на ладони и глубоко задумался.

К действительности он вернулся только тогда, когда его осторожно тронули за плечо. Он резко обернулся и увидел Киренеянина.

– Прости, что помешал, но на улице какой-то человек спрашивает о тебе.

– Какой человек?

– Не знаю. Я его никогда раньше не видел. Но он назвал твое полное имя.

– Мое имя! Как он выглядит?

– Молодой, года на три-четыре старше тебя. Худощавый, маленький. Одет бедно, по выговору галилеянин.

– О! Веди его сюда и не задавай вопросов. Еще одну чашу и хлеба.

– Хорошо, все будет исполнено.

Хозяин исчез и скоро вернулся в сопровождении Товии.

– Наконец-то я нашел тебя! – воскликнул галилеянин еще с порога.

– Я догадался, что это ты. Присядь. Отметим нашу новую встречу. Симон, чашу!

– Одно мгновение.

Киренеянин устремился, было к выходу, гость остановил его.

– Не надо. Я не пью вина. Если можно, воды.

– Однако! Уж не опасаешься ли ты, что я подсыплю яда? – рассмеялся Иуда. – Как хочешь. Симон, принеси воды. Мясо тоже не станешь? Я заказывал для себя. Ешь, я все равно не голоден.

– Ты злопамятный – почти месяц прошел, а все никак не забудешь мои слова. Но все равно спасибо! – Товия с жадностью набросился на еду.