Избранный - [71]

Да, все они когда-то были маленькими, подумал рабби Цвек. Он посмотрел на двух своих дочерей, вспомнил, какими невинными они были в детстве, как зависели от него, и снова почувствовал, что вот-вот их покинет, не оставив им ничего и никого, кроме лежащего под одеялом.

— Норман, проснись, — прошептал он в отчаянии, — проснись, пока я еще здесь.

Норман беспокойно заворочался во сне, и рабби Цвек подался вперед. Однако Норман тут же затих, откинул голову на подушку, гордо задрав подбородок. Казалось, его умиротворенный вид вынуждает их остаться. Они молча сидели подле кровати, настороженно смотрели на Нормана.

Черная тень билась о Норманов лоб, и он молил Бога, чтобы она исчезла. Он хотел крикнуть, но язык отнялся, пересох. Попытался поднять руки, чтобы отогнать тень, но они прилипли к телу, не отдерешь. Он лежал, не в силах пошевелиться, а черная тень, что билась о лоб, проникла в мозг и теперь колотилась в его голове. Норман недоумевал, как же эта бесплотная тень ухитряется колотиться так мерно и неотступно, почему вообще ее чувствует вещество, из которого состоит его мозг. Из этого он заключил, что его мозг обратился в пену. Он опять попытался провести рукою по лбу, но вынужден был признать, что тело уже не слушается его, что отныне оно в чужой власти.

Пена вспучилась до противоположной стены палаты, и в этой пене явились тени, и он увидел с улыбкой, что они тонут. На миг стук прекратился, но потом черная тень запятнала пену обещанием чая с лимоном. Его руки снова ожили, и он утопил эту тень, потому что ее забота была мучительно знакома. Пена отхлынула к его стене, и тени ткнулись в сознание, точно обломки корабля. Одну из них Норман хотел спасти, но не мог: тогда бы пришлось спасать их все. А ему хотелось только одну, ту темную тень, что клонилась ниже остальных, ту слабую тень, ту добрую тень, которую ему отчаянно хотелось уберечь от смерти, хотя бы до тех пор, пока не схлынет страшная волна. Тогда он спас их все, и маленькая тень раздулась от благодарности. «Не расстраивайся», — услышал он. Так говорила его мать с ее вечными расстройствами, но ее тень он не нашел. Он боялся, что не заметил ее из-за полного крушения рассудка. Он чувствовал, что она удерживает его, точно якорь, но не смог отыскать следов. В голове застучало снова, и снова руки прилипли к бокам. Он снова вынудил пену разбухнуть, на этот раз она разрасталась неостановимо, и он с тошнотворной тоской догадался, что и пена уже ему не подвластна. Она разбухла от стены до стены, она колотилась в его голове. Он ждал, когда пена разбухнет до предела, потому что знал, что тогда боль отступит, но пена схлынула, едва поднявшись, точно волна, что передумала рушиться на корабль, точно оргазм, сам себе помешавший, пена сдулась, но боль не ослабла. И когда она вновь подступила к нему, вернулась к его существу и к его стене, то разбухла еще сильнее. Хватит, хватит, ради всего святого, хотелось ему закричать. «Я ближе, ближе», — послышался голос отца, и он испугался, что волна поглотит их всех. А потом вдруг она разбилась о зазубренные углы его сознания, и он уже не чувствовал боли. Все тени исчезли, стук прекратился. Пена нежно пощекотала его глаза, и он увидел, как она побурела. Из глаз его потекли кровавые слезы, серебристые рыбки скользили в его пересохшую глотку, трепыхались и погибали. Потом стук возобновился, и пена прорвала противоположную стену. Нужно бежать от волны, понял он и сжался в комочек, превратился в одинокую песчинку на плоту и с ликованием выжившего уставился на обломки. Но тут над ним нависла тень. «По-моему, мы зря теряем время», — донеслось до него. «Иди, иди», — силился крикнуть Норман и вытолкнул ее за борт. Ему снова хотелось окунуться в волну. Он чувствовал себя в безопасности, погружаясь с головой в собственноручно устроенный хаос, а потому нырнул в пену, вновь разбухшую от стены до стены. Он вынырнул на поверхность, высоко задрал подбородок, чтобы не видеть тени.

Рабби Цвек взглянул в лицо сына и с радостью догадался: тот знает, что он здесь. Он заметил, что в палату вошли родители Билли, и его охватила нежность к ним. Они тоже обрадовались, увидев знакомые лица. В последний месяц их визиты к Билли проходили в молчании, и вокруг были явные безумцы, не то что Норман. Они смотрели на свернувшегося под одеялом Нормана и без слов сочувствовали ему.

— Снова нездоровится? — спросила мать Билли.

— Всё хорошо, — быстро ответил рабби Цвек. — Просто спит. Пару недель поспит, и всё будет хорошо. — Собственный оптимизм внушал ему отвращение. — Ваш сын вернулся, я вижу.

— Да, — сказала мать Билли. — У него был сильный приступ. Но теперь у нас уже всё хорошо, правда? — Она погладила Билли по голове. — Со следующей недели снова возьмемся за дело, правда? А то твоей бедной мамочке нечем будет торговать на благотворительной ярмарке.

Билли улыбнулся матери и пожал руку отцу. Рабби Цвека тронул этот формальный жест. Он возвращал обоим мужчинам достоинство, которого мать так настойчиво пыталась их лишить.

Рабби Цвек познакомил их со свояченицей и дочерями. Он помнил, что поначалу невзлюбил родителей Билли, и горько раскаивался в своем презрении. Ему хотелось как-то загладить эту вину, и он решил, что лучше всего подарить им внимание своих родных. Рабби Цвек проводил их к Билли, все оживились, заговорили, он же вернулся к Норману, сел и уставился на него. Нащупал руку Нормана под одеялом, взял его ладонь в свою, стиснул, почувствовал, что сын отвечает на пожатие, и сердце его переполнила радость.