Избранный - [51]

— Да, так я о Давиде, — продолжал он. — Я подождал до завтра. Собирался зайти к нему вечером после работы. К тому времени он наверняка прочитал бы письмо Эстер. Я весь день придумывал, чем бы ему помочь. В радостном волнении подошел к его комнате; помню, поймал себя на том, что так радоваться нехорошо. Окликнул его снизу, стал подниматься по лестнице. Я всегда так делал, и обычно, когда я подходил к его двери, он уже ждал меня. Сейчас он не ответил, но я всё равно вошел. По крайней мере, попытался войти. Приоткрыл дверь дюймов на шесть: дальше что-то мешало, как будто он забаррикадировался изнутри. Я с силой толкнул дверь, и меня прошиб пот. Наверное, я, как и моя мать, знал обо всём еще до того, как увидел.

— Больше рассказывать особенно нечего, сухо произнес Норман. — Мертвый Давид лежал на кровати: он истек кровью. Крови было столько, что я даже не сразу понял, откуда она вытекла. — Норман умолк. Глаза жгло от сухости, хотелось плакать. — Я ходил к нему на похороны, — добавил он. — Его похоронили у самой стены кладбища, как самоубийцу. И запретили его оплакивать, но я потерял брата и тайком отсидел шиву. Вот и всё, — заключил он. — Я вам всё рассказал.

Норман встал. Он боялся, что доктор Литтлстоун что-то скажет, а ему сейчас не хотелось никого слушать. Сеанс глубоко его разочаровал. Он возлагал на свой рассказ такие надежды, однако же теперь страдал куда сильнее, чем когда выбежал из комнаты Давида и скатился по лестнице. Та боль, как и эта, измотала его физически. Он направился к двери, открыл ее, обернулся к доктору Литтлстоуну и увидел в нем уже не слушателя, а, как и прежде, человека в белом халате, у которого наготове блокнот и ручка. Нормана охватило отвращение из-за того, что он открылся ему.

— Если вам хоть чуточку интересно, — произнес он с невольным презрением, — если вам интересно, тогда-то я и начал принимать таблетки. Конечно, мне и раньше их предлагали, но на этот раз я не стал отказываться.

Он закрыл за собой дверь и направился по коридору в палату. Норман, тоскливо понурясь, пробирался вдоль стены. Сны порой беспокоили его сильнее действительности, и теперь, рассказав доктору эту историю, он чувствовал схожее беспокойство. Что толку, подумал он. Я рассказал ему о Давиде, больше мне добавить нечего, однако же я чувствую себя точно так же, как прежде, и останусь тут навсегда. Он прошел сквозь вращающиеся двери. В дальнем конце палаты пациенты обступили кого-то и с живым интересом слушали его рассказ. Услышав стук двери, один из стоящих оглянулся и крикнул:

— Норман, смотри, кто вернулся.

И посторонился, чтобы Норман увидел вновь прибывшего. Посреди пациентов стоял Министр. В пижаме, словно не уходил. Норману вдруг показалось, будто Давид и не умирал. Он бросился к Министру, и тот раскрыл ему объятия.

— Догадываюсь, что вам нужно, приятель, — прошептал он ему на ухо. — Как вы тут без меня?

— Слава богу, вы вернулись, — ответил Норман. — Мне вас не хватало. Где же вы были?

— Меня вызвали на заседание кабинета, — сказал Министр.

Остальные нервно рассмеялись, не решаясь отпустить шутку на его счет, однако ж и не решаясь принимать его всерьез.

— По пути из парламента заглянул к мамаше, — продолжал Министр, — и обнаружил у ней в постели какого-то мужика. «Здрасьте-здрасьте, — говорю, — что это вы делаете в постели моей мамаши?» «Я твой новый папа, сынок», — отвечает, и тогда я сказал себе: «Нечего мне тут делать», встал и вернулся в контору.

Слушатели рассмеялись, на этот раз увереннее: глубокое и длительное сумасшествие уже не вызывает отторжения, вдобавок Министр словно и не покидал палату. Он направился к прежней своей кровати, Норман устремился за ним. — Цены чуть подросли, — бросил через плечо Министр. — Жизнь вздорожала, сами понимаете. В отъезде я провел кое-какие исследования. И доложил о них кабинету. Таблетки, сказал я, суть предметы первой необходимости, как и мыло. Они там сидят, чешутся, будто мыла в глаза не видали. С ними не сговоришься. Мыло ведь тоже подорожало, там, снаружи. Как и всё остальное. Моя мамаша шлет вам привет, — вставил он ни с того ни с сего, — и, раз уж на то пошло, берите его весь, целиком, до паршивой последней капли. У нее-то мыло есть. С утра до ночи драит чертов свинарник, и всё равно навоз по колено. Два фунта в день они теперь, — добавил он без паузы, — и берите сколько хотите. Я купил по дешевке оптом целую кучу. А где Билли?

— Он еще вернется, — ответил Норман, — вы же вернулись. И я вернусь, — сказал он себе, — если вообще когда-нибудь выберусь отсюда. Дайте хоть сколько-нибудь сейчас, — попросил он Министра. — Деньги у меня есть.

— Завтра. — Министр отогнул край одеяла. — Завтра мы с вами начнем сначала. Позавтракаем белыми, приятель?

Теперь, когда белые снова можно было достать, Норманом овладело нетерпение.

— Мне надо сейчас, — возразил он, и ему даже показалось, что начинается ломка.

— Завтра, — отрезал Министр и свернулся под одеялом. — Сперва мне нужно вздремнуть, — пояснил он.

Норман смотрел на спящего Министра. Что же за ад встретил его снаружи, раз он так рад, что вернулся сюда? А может, его привезли силой, на полу машины с дверями без ручек, и ботинок какого-нибудь социального работника давил ему на живот? Норман направился к своей кровати, предвкушая завтрашние белые. Коль скоро Давид не ушел из его памяти по собственной воле, хотя он, Норман, создал ему для этого все условия, он лично отправит его в белое забвение.